Онлайн книга «Царские врата»
– Спасибо тебе. Половину от твоего – возьму. Я растерянно взяла полбатона. Вокруг нас шла, молчала, переговаривалась, спешила толпа. Людское море. Оно, море людское, неба не отражало, не повторяло. Людское море обтекало нас, как остров. А мы стояли и глядели друг на друга. И что-то со временем моим произошло. Не на войне ли я видела ее? Или я еще только там, в годах, не прожитых мною, должна увидеть ее? Ее и ее спящего мальчика, завернутого в бедные тряпки? – Ты чеченка? – прямо, без обиняков спросила я. – Ты из Ичкерии? Она склонила голову, стоя с разломленным хлебом в руках, прижимая к себе мальчика с любовью и нежностью, и еще больше усилился свет от ее улыбки, и еще больше запали внутрь лица худые щеки. – Я Ичкерию всю пешком исходила. – Я знаю тебя! – крикнула я. Прохожие, шедшие мимо нас, обернулись на мой вскрик. Ванька крепко обвил мне шею ручонками. – Мама, ты что так ойешь… Женщина отшагнула от меня. Посмотрела на меня будто издали. Из далекой, далекой дали. Наклонила голову к хлебу. Понюхала его. – Хлеб, – сказала тихо. – Спасибо тебе за хлеб. Мы сыты будем. Склонила голову. Опять кипящее масло стыда обрызгало мне щеки. Я хотела проводить ее взглядом, когда она, с ребенком на руках, удалялась от нас в толпе – но почему-то глаз я поднять на нее не смогла, так и стояла с горячими скулами, глядела на асфальт, где у ног моих ходили голуби, клевали шелуху, скорлупу, жуков, червяков, крохи хлеба, что эта бродячая мать пополам разломила. Мне показалось на миг: золотые крупинки они клюют, золотой песок времени. Белые и сизые, жирные и голодные, бессловесные, ласковые, ленивые, вечные голуби. Золотые песчинки сыпались перед моими глазами. – Мама, – сказал Иван тихонько, – а долго мы тут стоять будем? Давай домой пьидем скоее. Хлеб с маслом поедим. Я чайку хочу, с сахайком. – Идем, сынок. – Я крепче его притиснула. Пошла, прижимая другой рукой сумку с едой к боку. – А может, отдохнул уже и ножками пойдешь? А? Ваня не отвечал ничего. Обнимал меня за шею. КАК ТРУДНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ– Все в порядке, Ванечка? – Да, мама! Я строил корабль! И пускал его в море! Из-под кухонной двери тек тонкий ручеек. Вода переливалась через край таза; в тазу покачивалась маленькая лодочка – Аленина старая туфля. Прилепленная пластилином щепка-мачта, парус из носового платка. – Хороший корабль, мама, да? – Да! Она обхватывала его, зарывалась носом в его темные жесткие волосы. – Я вкусненького покушать принесла! Гляди-ка, что у нас есть… Алена выкладывала из сумки снедь: мандарины и виноград, творог свежий – на рынке купила – и красные, как огонь, яблоки… – Подожди! Не хватай! Вымою… Маленький корабль плавал в тазу. Алена еле успевала мыть фрукты. Иван вцеплялся в яблоко зубами. – Проголодался, роднуля моя… Она смотрела, как он ест. Как весело, черными вишнями раскосыми, глядит на нее. «И может, он видит, как старею я». Мочало рук, мочало ног. А сердчишко, как заяц, от радости жить и любить из груди чуть не выпрыгнет. «Выздоровел. Выздоровел».А когда она ложилась ночью в постель – начиналась война. Стреляли. Матерились. Ухали разрывы. Она опять стреляла. Хорошо целилась; метко попадала. Хорошо видела в прицел лицо убитого человека. Развороченная пулей скула. Вытекший глаз. Шея залита кровью. «Я убила. Еще одного». Мертвая тишина – среди грохота и грома. «Меня саму убить мало». В поту вскакивала с кровати. Сын сладко спал; сегодня хорошо поел, такое бывает только в дни ее получки. «А ведь я бы у Руслана хорошо заработала. Отлично заработала бы?! Наглая сволочь, дрянь, убийца». Подходила к окну. Распахивала створки. Асфальтовая, каменная, медная, железная ночь врывалась в комнату, всовывала внутрь Алениного жилья стальную, каменную маску. Алена поднимала сухие глаза. Спрашивала сама себя: – Как теперь жить? И сама себе отвечала: – Надо жить. Занавесь откидывал пыльный железный ветер. ЖИЗНЬ ИДЕТ ДАЛЬШЕЖизнь дорожала. За квартиру приходилось платить бешеные деньги. За еду – тоже. Алена старела. В темных волосах давно просверкивали тягучие, пронзительные седые нити. Она коротко постриглась. Похудела. Торчали плечи, торчали скулы. Отдавала лучший кусок ребенку. Ребенок рос и рос, тянулся вверх. Незаметно. Неотвратимо. В пятнадцать лет пошел работать. Устроился официантом в ресторан. Первую зарплату отдал матери. Вторую не получил: ногой задел, когда с подносом к столику бежал, ящик с бутылками дорогого вина; бутылки побились, винная кровь растеклась по ресторанному паркету. Его чуть не убил директор. Друзья-халдеи не сочувствовали – злорадно похохатывали. Иван должен был администрации ресторана шестьдесят тысяч рублей. Он все открыл матери. Алена сухо сказала: «Не парься. Отдадим». На другое утро они оба пошли в разные стороны – добывать деньги. Алена густо накрасилась перед зеркалом, нацепила на стриженые волосы немыслимую шляпку. Иван оделся поплоше, в старье. Мать попыталась выйти на панель. Сын отправился на Бугровское кладбище – устраиваться могильщиком. Ему сказали: денежный промысел.Алена вертелась перед баром «Серая лошадь» целый вечер. Никому она не приглянулась. Когда совсем промерзла, подвалил старый бродяга, прижался боком к ее боку. Она отпрянула брезгливо. И с надеждой подумала: если я ему понравилась, может, и кому другому сгожусь. Ведь за это… девки… много берут?.. Бродяга протянул ей сложенную лодочкой руку. «Дай-ка мне на пирожок с печенью, матушка! – прогнусавил. – Он дешевенький! Дай! А то у меня на выпивку-то есть, а на закуску – нет!» Алена повернулась и побежала, нелепо подворачивая ноги в туфлях на каблуках. На сковородках фонарей шипело жирное масло продажного света. Редкие прохожие оглядывались, ругались изумленно: Алена бежала как на пожар. Будто за ней гнались.Ивана могильщиком приняли. Оклад положили. Предупредили: могут и на лапу давать, плачущая родня хочет, чтобы все было тип-топ, денег в этот момент никто не жалеет, понял? Он кивнул. Ему было страшно. Он должен каждый день видеть мертвых. Покойников в обрамлении ярких бумажных цветов. Синие руки. Восковые, в пятнах, мертвые щеки. |