Онлайн книга «Окончательный диагноз»
Потапов согласно кивнул и надолго замолчал. Автомобиль мчался по направлению к институту. В субботнее утро машин было меньше обычного, и уже минут через двадцать они прибыли на место. Генерал вышел из машины и недовольно огляделся, словно рассчитывая увидеть сотрудников ФСБ, выстроившихся вокруг института. Но перед зданием никого не было. С десяток автомобилей стояло на площадке, да одиноко сидел дежурный, читавший газету. Увидев прибывших, он поднял голову и, ни слова не сказав, снова углубился в чтение. В здание института Потапов и Дронго вошли вместе. У входа сидел охранник. – Вы к кому? – поинтересовался он. – К Савицкому или к Туманяну, – пояснил Потапов. – Мы из службы охраны. Вот мое удостоверение. Охранник внимательно изучил документы и кивнул: – Можете пройти. У нас сегодня бюро пропусков не работает. Вы, наверное, из-за смерти Федора Григорьевича приехали? Вчера из прокуратуры много народу приезжало. И из КГБ тоже. – КГБ уже давно нет, – жестко заметил Потапов. – Какая разница? – резонно возразил охранник. – Ну пусть будет ФСБ. Как название ни меняй, все равно люди будут называть их КГБ. И гаишников напрасно поменяли. Все равно они для нас гаишниками останутся. А Савицкого и Туманяна найдете на четвертом этаже. Там же, где был кабинет Федора Григорьевича. Дронго, сдерживая улыбку, последовал за Потаповым. – В этих научных учреждениях даже охранники и уборщицы становятся философами, – заметил Леонид Александрович. Они поднялись на четвертый этаж. В коридоре несколько мужчин курили и тихо переговаривались друг с другом. Очевидно, все были потрясены известием о смерти руководителя института. – Где кабинет Савицкого? – строго спросил Потапов. Кто-то из мужчин показал в глубь коридора. Они прошли в приемную. Здесь находились кабинеты двух заместителей директора – Савицкого и Туманяна. За столом секретаря сидела немолодая, лет шестидесяти, женщина. – Здравствуйте, – отрывисто бросил Потапов, – мы из службы охраны. Господин Савицкий у себя? У нас к нему важное дело. – Я понимаю, – поднялась со стула женщина, – но его нет. Вызвали в президиум Академии наук. Они готовят похороны Федора Григорьевича. Вы, наверное, по этому вопросу? – Возможно, – уклонился от прямого ответа Потапов. – А Туманян на месте? – Борис Арсенович у себя. Сейчас у него руководитель отдела, но вы можете войти. Я ему сообщу о вас. Сев на место, она подняла трубку одного из телефонов: – Борис Арсенович, к вам приехали сотрудники службы охраны. Они хотят поговорить с вами. Можно им войти? Они в приемной. Она выслушала ответ и, положив трубку, сказала: – Можете пройти. Потапов прошел первым. В небольшом кабинете за столом сидел коренастый крепыш. Его лысая голова напоминала бильярдный шар. Увидев гостей, он поднялся, кивнув своему собеседнику, мужчине средних лет. Тот, поправляя очки, извинился и быстро вышел из кабинета. – Усаживайтесь, – глухо предложил Туманян, указав на стулья, стоящие у приставного стола. Дронго обратил внимание на мебель в кабинете. В условиях, когда большинство научных учреждений с трудом сводили концы с концами, в кабинете и в приемной была немецкая офисная мебель, за которую, очевидно, были уплачены немалые деньги. Институт Глушкова явно не бедствовал. «Хотя, – подумал Дронго, – институты, появившиеся в последние десять лет и занимавшиеся экономикой или проблемами переходного периода, жили неплохо, в отличие от традиционных НИИ, вынужденных сдавать свои помещения в аренду, увольнять сотрудников и годами не получать должного государственного финансирования». – Я вас слушаю, – вздохнул Туманян. – Вы, наверное, по поводу похорон Федора Григорьевича? Мы уже занимаемся этим вопросом. – Нет, – ответил Потапов, взглянув на Дронго. – Мы хотели задать вам несколько вопросов. – Пожалуйста, – кивнул Туманян. – Вчера нас весь день допрашивали сотрудники прокуратуры. Я готов ответить и на ваши вопросы. – Вы давно работаете в институте? – спросил Дронго. – С момента его основания. С восемьдесят восьмого. – И вашим директором всегда был Глушков? – Конечно. Он и создал наш институт. Даже когда Федор Григорьевич был назначен вице-премьером, он оставался директором. А исполняющим обязанности был Савицкий. Кстати, он должен скоро приехать… – Значит, вы хорошо знали Федора Григорьевича? – Очень хорошо. Прекрасный был человек. Умница, тактичный, выдержанный, мудрый. Красивый. Женщинам очень нравился. Такого человека потеряли… – В четверг вы были на работе? – Весь день. И ушел позже всех, в восемь вечера. – Когда в тот день вы видели последний раз академика Глушкова? – Когда он уезжал на дачу. Я зашел к нему подписать документы, и он уже собирался уезжать. Он подписал документы и быстро ушел. – В каком он был настроении? – В обычном. Правда, был очень уставший. В последнее время я чувствовал, что у него появились какие-то проблемы, но он никогда ничего не рассказывал. А я не так воспитан, чтобы спрашивать об этом. Тем более такого человека, как Федор Григорьевич. – И ничего необычного вы не заметили? – Нет, ничего. Ему позвонили на его городской телефон, и он взял трубку. Кажется, звонил кто-то из членов семьи, точно не знаю. Но он коротко сказал: «Увидимся дома». И начал собирать вещи. – Кто звонил, вы не уточнили? – Нет, конечно. У нас не принято задавать такие вопросы. – Он уехал в плохом настроении? – Этого я не заметил. – Вы не знаете, у Глушкова мог быть пистолет? Может быть, ему подарила какая-нибудь делегация и он лежал у него в кабинете? – Пистолет? – не понял Туманян. – У него никогда не было пистолета. Ружье у него, кажется, было. Но про пистолет я ничего не знаю. – У института были какие-нибудь проблемы в последнее время? – А вы знаете организации, где нет проблем? – удивился Туманян. – Конечно, были. Полно всяких проблем. Но если вы думаете, что Федор Григорьевич умер из-за этого, то ошибаетесь. Он никогда не жаловался на сердце. Возможно, внезапный инфаркт. У него ведь было столько стрессов. Когда в первый раз ушел из правительства, было легче. А во второй раз кто только его не ругал, особенно газетчики. Одна статья очень подлая была. «Стратегический пессимист» называлась. Он ведь первым стал говорить о вреде государственных облигаций, по которым платили неслыханные проценты. А когда в августе девяносто восьмого дефолт случился, вот здесь все его правоту и признали. Тот же журналист потом сюда приезжал, хотел написать репортаж про академика, который оказался умнее других. Но Глушков его не принял. Очень принципиальный мужик был, очень честный. Если бы в правительстве все были такие, мы бы давно жили, как в Швейцарии или Норвегии. |