Онлайн книга «Эдгар Аллан По. Стихотворения»
|
Среди своевольных, роскошно живущих юношей, которых он всех превышает данными своего ума и гения, и за которыми, за каждым, стоит родная семья, что снизойдет к юношеским проделкам, пожурит и тут же посмеется, подтрунит над любимыми, и уж, во всяком случае, не опорочит имя родного сына, заплатит карточные его долги, — среди этой толпы, молчаливый гений-подкидыш, зависящий от приемного отца, но еще более зависящий от прихотей и порывов своего страстного я, которое должно осуществиться, должно выразиться, на радость или горе, все равно. Дальних путей не видно. Даль окутана дымкой голубой и манящей. Что скрывает эта дымка? В юности нам всегда кажется, что счастье. Эдгар По вернулся домой, в свой — не свой дом. Невеста его вышла замуж за другого, а приемный его отец Аллэн, которому, не по заслугам, он дал в вечности имя, неразрывно связанное с Эдгаром По, обошелся с ним вовсе не по-отцовски. Он отказался заплатить его долги чести. Произошла ссора. Рыцарски ли думающий юноша примирится с таким унижением? Безотчетно и безрасчетно ставя крест на целой полосе жизни, юноша покинул свой — не свой дом и очутился один в целом мире. В 1827 году Эдгар По был в Бостоне, в городе, где он родился, и почему именно он приехал в этот город, осталось тайной. Не отвечает ли на это почему тот факт, что он всю жизнь не расставался с медальоном, в котором хранился лик его матери? Мы не знаем. Во всяком случае, в этом городе еще жили тогда, а может быть, живут и доселе люди, чьи старшие знали мать Эдгара По, имя одних было Эшер, имя других было Вильсон, два имени, которых нам уже не забыть. В Бостоне появилась маленькая книжечка стихов, заглавный ее листок гласил: ТАМЕРЛАН И ДРУГИЕ ПОЭМЫ БОСТОНЦА «У юных голова кружится, и сердце бьется горячо. Ошибки делают, а зрелость потом их будет поправлять». Купер БОСТОН: Кальвин Ф. С. Томас… Печатник 1827. Этот маленький томик, коего лишь сорок было тиснуто экземпляров, был напечатан девятнадцатилетним издателем, Томасом, тогда жившим в Бостоне. Томас переехал потом на запад и умер в Спрингфилде, в Миссури, в 1876-м году, не зная, кого когда-то он впервые вывел в свет. Этот маленький томик ныне большая библиографическая редкость, и при распродаже Мак-Ки, в ноябре 1900-го года, он был означен в 2.050 долларов (4.100 рублей) и немедленно был куплен мистером Хальси, по внесении задатка в 500 долларов. В предисловии к этому томику юный поэт сообщает, что большая часть стихов была написана в 1821—22-м годах, то есть, когда автору было двенадцать-тринадцать лет. «Они, конечно, не предназначались для печати», — говорит он. Почему они печатаются теперь, это не касается никого, кроме него. В «Тамерлане» он попытался изобразить безумие, даже рисковать лучшими чувствами сердца на алтаре Честолюбия. Он сознает, что в поэме есть недостатки, и льстит себя мыслью, что он мог бы с малыми хлопотами исправить их, но, не похожий в этом на своих предшественников, он слишком любит свои ранние произведения, чтобы исправлять их в своем старом возрасте. Он не скажет, что он равнодушен к успеху этих поэм — успех мог бы побудить его и к другим попыткам, но он может спокойно утверждать, что отсутствие успеха отнюдь не повлияет на него в решении, уже принятом. Это значит бросать критике вызов. Так да будет». Поэма «Тамерлан», как нужно было ожидать, исполнена байронизма, но отдельные строки столько же характерны для обычного, в те времена, среди юных и молодых поэтов — и в какие времена не обычного? — романтизма, сколько они отличительны, в частности, для основных личных свойств Эдгара По. Тамерлан исполнен врожденной гордости, и он — в привычной властной чаре дневного сновидения. Разве это в малом не настоящий Эдгар По, каким он был всю свою жизнь? И первая строчка поэмы «В час смертный радость утешенья!», если ее сопоставить со смертным часом Эдгара По, как он летописно рассказан нам одной из склонявшихся к нему женщин, теряет свою обычность и становится вещей строкой. Отдельные места этой полудетской поэмы уже дают чувствовать проснувшегося, но еще не выявившегося поэта, имеющего звучный голос. Зовешь ты чаянием это, Надеждой — тот огонь огня! Но нет мне сна и нет привета, В том только пытка для меня, В том агония возжеланья… Или эти строки: — Дождь пал на голову мою, Незащищенного, — и ныне Отягощенный я стою. И ветер тяжкий по равнине Меня, промчавшись, оглушил, И обезумил, ослепил. Или эти строки: — Нет слов, увы, чтоб начертить, Как это радостно любить, Как это любо быть любимым! Как то лицо изобразить В его огне неизъяснимом, Где более чем красота, И каждая его черта — В моем уме — как тени с дымом, Летит на ветре их чета. Или эти строки: — В одной тебе имел я бытие: Весь мир, и все, что он в себе содержит, Здесь на земле — и в воздухе — и в море — Его услада — малость скорбной доли, И новый встал восторг — мечта вдали, Туманная, тщета видений ночью — И дымные ничто, что были чем-то — (Вот тени — с ними свет, еще воздушней, Чем ежели б сказал я теневой!) — На крыльях на туманных улетали, И, в смутности, явилися они Как образ твой — твой лик — и имя — имя! Два разные — два существа родные. Малые поэмы, следующие за «Тамерланом», сливаются по своему настроению с этими теневыми строками. В одном стихотворении он восклицает: О, если бы юность моя сновиденьем была бесконечным, Сновиденьем единым была до поры, когда вечности луч, Пробудив мою душу от сна, это завтра соделал бы вечным! И еще один отрывок: — Мой дух с рожденья в ранней мгле, Презрел запрет лететь спеша, — Теперь, идя по всей земле, Куда ж идешь, моя душа? Восемнадцатилетний юноша в смутном очерке явил себя поэтом, и затем, в течение целого ряда лет, от 1827 до 1833 года, жизнь его в описаниях биографов принимает противоречивые лики, и мы не знаем, был или не был он в какой-то год этого пятилетия в Европе, куда он будто поехал сражаться за греков, как, достоверно, он хотел в 1831-м году сражаться против русских за поляков, — был ли он или не был в Марселе, или ином французском приморском городе, — и не очутился ли он, как то рассказывают, и как рассказывал он сам, в Петербурге, где с ним произошло будто бы обычное осложнение на почве ночного кутежа, и лишь с помощью американского посла он избежал русской тюрьмы. Или он на самом деле, как уверяют другие, под вымышленным именем Эдгара Перри, просто-напросто служил в американской армии, укрывшись таким образом от докучливых взоров? Одно вовсе не устраняет возможности другого, и если легенда, которую можно назвать Эдгар По на Невском Проспекте, есть только легенда, как радостно для нас, его любящих, что эта легенда существует! |