Онлайн книга «Дом-фантом в приданое»
– За сигаретами ходил, – объяснила Олимпиада. – Он мне потом сказал. – То есть теоретически, – подытожил Добровольский, – и тот, и другой могли в это время зайти к Парамоновой в квартиру и убить ее. Верно? Воцарилось молчание. Обе девицы обдумывали эту новую страшную мысль. – Какой ужас, – прошептала наконец Олимпиада, и Люсинда согласно покивала. – Я не знаю, как нам дальше жить?… Ответа на этот вопрос не знал никто, и Добровольский неожиданно заторопился домой. Люсинда сказала, что она тоже, пожалуй, пойдет, тетя Верочка заждалась, а гитара пусть здесь побудет, можно? Олимпиада, вдруг сильно расстроившаяся из-за того, что Добровольский уходит, сдержанно кивнула. Как он смеет уходить? Разве не он целовал ее на кухне такими поцелуями, которые уж решительно ни в чем не оставляли никаких сомнений и после которых у нее еще долго звенело в затылке?! Разве не он сказал ей, что все будет хорошо? И что значит хорошо, если он сейчас уйдет? Это значит, что он будет ей покровителем и «самым большим девочкиным другом», как бегемот из мультфильма?! Ничего этого она не могла произнести вслух и очень сердилась от того, что Добровольский, похоже, и так обо всем догадался, потому что черные глаза его смеялись и, казалось, говорили: извини, дорогая, я отлично понимаю твой пыл, но поделать ничего не могу. У меня есть дела поважнее. Поважнее, чем ты. Олимпиаду это взбесило. Она даже не пошла их провожать, и, громко разговаривая, они вышли на лестницу, и она из комнаты крикнула: – Пока! – на Люсиндино «до свидания». Завтра я уеду на работу в семь утра, пообещала себе Олимпиада Владимировна, а приеду в пол-одиннадцатого вечера. Запрусь на все замки и никому не открою, даже если они станут рваться и выть под дверью, пусть знают!… Я докажу вам, что мне все равно! Ее коварным планам не суждено было сбыться, потому что ровно через минуту тишина в подъезде лопнула и разлетелась от жуткого вопля. Олимпиада даже не поняла, кто вопит. Ни секунды не думая, она рванулась в прихожую, открыла дверь и протиснулась на площадку. Добровольский уже бежал по лестнице. – Откуда это, Павел?! – Снизу, – сказал он, не останавливаясь. Он бежал так быстро, что Олимпиада моментально потеряла его за поворотом лестницы. Внизу тошнотворно пахло чем-то тяжким и непонятным, так что у Олимпиады сразу стало как-то жирно во рту, словно она выпила стакан растопленного сала, и ее сильно затошнило. Крик повторился, и шел он из квартиры, где жили Люсинда с тетей Верочкой. На площадке появился Владлен Филиппович в пижаме, и ничейная баба Фима выглянула, и замаячило бледное Любино лицо. Добровольский толкнул Люсиндину дверь, она открылась, и волной оттуда хлынул запах, ужасный, как атомная война. – Не ходи сюда! – приказал Добровольский Олимпиаде. Он пропал в квартире, а Олимпиада осталась с соседями. – Фу-у! – протянула Фима. – Чегой-то воняет так? – Газ, кажется, – сказал Владлен Филиппович. – Надо бы дверь на улицу открыть, как бы не рвануло! Олимпиада сбежала вниз и открыла дверь. Из квартиры, шатаясь, вывалилась Люсинда. Она держалась за горло, и слезы текли у нее из глаз. – Люся! – крикнула Олимпиада. – Люська, ты жива?! И за руку потащила ее на улицу, а та сопротивлялась и все силилась что-то сказать. Но голос ее не слушался, только сильные спазмы прокатывались по горлу. – Люська! – Вызывай «Скорую», быстро! – крикнул Добровольский. – Быстро, Липа, быстро! Она еще жива! Под мышки, мешком, он тащил тетю Верочку. Ноги у нее безжизненно ехали, валенок с одной упал, и сбившийся носок открывал бледную венозную кожу. – Батюшки-светы! – ахнула Фима и высунула из двери остренькое морщинистое личико, чтобы все получше рассмотреть, а Красин поднял брови так высоко, что они только чудом не оказались с другой стороны черепа. Кенгуриными прыжками Олимпиада помчалась в свою квартиру и сорвала со стены тяжеленную телефонную трубку. Ей казалось, что не соединяется очень долго, и, когда соединилось, она еще никак не могла взять себя в руки, чтобы толком объяснить, что случилось и где они живут. Так и не поняв, обещала «Скорая» приехать или ее просто не стали слушать, она вернулась на первый этаж, где никого уже не было, и выскочила на улицу. Тетя Верочка лежала на лавочке – одна рука упала, и пальцы, свесившись до земли, оказались в прозрачной талой мартовской луже. Люсинда стояла в этой луже на коленях и пыталась делать что-то не слишком понятное – то ли искусственное дыхание, то ли массаж сердца. Олимпиада была совершенно уверена, что Верочка умерла, что поправить уже ничего нельзя, и страшно изумилась, когда приехавшие на «Скорой» молодые парни хищно поволокли Верочку в микроавтобус и стали что-то колоть ей и совсем по-другому, не так как раньше Люсинда, массировать, и резкими голосами задавать вопросы, когда и чем она отравилась. – Тетя Верочка, – жалобно позвала Люсинда, поднявшись с коленей. Джинсы у нее потемнели от талой мартовской воды, и руки она сложила на груди, как будто молилась. – Тетя Верочка, не умирай!… Все бестолково суетились и заглядывали парням за плечи, и потом в одну секунду «Скорая» уехала. – Страсти какие! – со сладким ужасом сказала баба Фима. – Мрут и мрут людишки, как мухи! – Может, еще спасут, – пробормотал Владлен Филиппович и, кажется, едва удержался от того, чтобы перекреститься. Лишь только Люба ничего не сказала, и Олимпиада увидела, как за ней медленно и бесшумно закрылась дверь подъезда. – Пошли, – предложил Олимпиаде Добровольский. – Мы больше ничего поделать не можем. – А… Люська? Добровольский хмуро глянул на нее: – Она уехала со «Скорой». Ты не заметила? Олимпиада пожала плечами. Она не заметила. Они вернулись в подъезд к распахнутой двери Верочкиной квартиры на первом этаже, и Добровольский вдруг приостановился, подумал и вошел туда. – Павел! – крикнула Олимпиада. – Туда нельзя! – Никак нельзя, – подтвердил Красин. – Необходимо вызвать компетентные органы, а нам заходить нельзя! – Какие такие органы? – презрительно фыркнула баба Фима. – ОГПУ, что ли? Так его нету, ОГПУ-то, разогнали давно! А нынешние что могут?… |