Книга Игрок 1. Что с нами будет?, страница 45 – Дуглас Коупленд

— Да. Почти сразу.

Карен говорит:

— С мамой уже совсем плохо. Она как будто превращается в животное. Я только не знаю, в какое животное. Она кричит. И мычит. Она уже не человек. Я теперь часто задумываюсь, что значит быть человеком — по сравнению с тем, чтобы быть кем-то еще. И я все больше и больше склоняюсь к мысли, что мы, люди, не так сильно зависим от нашей природы, как, например, кошки, которые гоняются за мышами, или собаки, которые любят грызть кости. И это дает надежду, пусть даже безумную надежду. Мы все-таки можем меняться. И пожалуй, когда-нибудь мы превратимся во что-то другое, настолько другое, что мы пока даже не знаем, что это будет.

— Да… — говорит Люк. — А я вот пытаюсь решить, стоит ли хранить воспоминания, если в конечном итоге я все равно потеряю память и вообще все потеряю. Или из-за болезни, или когда умру. Какой смысл что-то делать, если я все равно выживу из ума.

— Ненавижу это выражение, — говорит Карен.

— Прошу прощения.

— Да нет, все нормально. Врачи в медцентре, где я работаю, употребляют его постоянно. Но мне оно все равно не нравится.

Макс открывает рот и показывает жестом, что хочет пить. Карен подносит к его губам чашку с водой.

Люк говорит:

— Как бы там ни было, время стирает все. И это касается всех и каждого: и самых лучших из нас, и самых худших. — Он обводит взглядом зал. — Да уж, веселые у нас мысли.

Карен смотрит на Люка, а потом они оба начинают смеяться. Сперва просто тихо хихикают, а потом истерически хохочут, сгибаясь пополам и держась за живот. Рик поднимает голову, удивленно глядит на них.

Наконец Люк успокаивается и говорит:

— О Боже! Мы просто какое-то ходячее бедствие. В смысле мы — люди. Как биологический вид.

— Правда? — хрипло произносит Рик.

— Истинная правда, — говорит Люк. — Люди — главная катастрофа на нашей планете. Нет, даже не люди, а наша ДНК. Вот самый злостный преступник. Вот настоящее бедствие. Все, что мы творим с собой и планетой, — это вина нашей злобной молекулы ДНК. «Привет, я молекула ДНК. Я строю соборы и летаю на Луну. Черт возьми, я обуздала атомную энергию! Вот вам, вирусы! Получайте!» — Люк обводит взглядом зал. — И что мы имеем в итоге? Соленые закуски к пиву. Слепота. Токсичный снег. Неработающие электростанции. Сдохшие телефоны. Это даже уже не смешно.

Все какое-то время молчат, а потом Карен говорит:

— Знаешь, Люк, если ты все забываешь, в этом есть и хорошая сторона. Как в сновидении, когда тебе снятся умершие родственники и друзья. Там, во сне, ты не знаешь, что они умерли. Там они живы. Может, ты что-то такое и чувствуешь… ну, что это неправильно, что их там быть не должно. И тем не менее там, во сне, они живы. И представь, как это было лет двести — триста назад. Если человек доживал до пятидесяти или до шестидесяти, его сны были наверняка переполнены мертвыми. И может быть, там, в сновидениях, ему было лучше, чем наяву Способность забывать — это наша защита, Люк.

Люк думает о своей собственной жизни до нефтяного кризиса. Когда-то он верил, что если в жизни у человека не было никакого Великого приключения, значит, жизнь прошла зря. Он утешал себя мыслью, что тихая одинокая жизнь — тоже в каком-то смысле Великое приключение. И постоянно ловил себя на том, что измышляет разные отговорки, объясняющие, почему спать одному по ночам — это нормально и даже приятно. Сказать по правде, он стал пастырем в церкви, потому что надеялся, что, если люди пойдут к нему со своими проблемами, ища утешения и совета, это поможет ему забыть, что у него самого, по сути, нет никакой жизни. Чужие проблемы изрядно ему надоели, и он даже начал бояться людей с проблемами. Но ему очень хотелось быть кому-то нужным. И не просто «кому-то», а человеку, которого он действительно любит.

И вот рядом с ним сидит Карен. Ему хочется ее выслушать, хочется вникнуть в ее проблемы. И она вроде бы тоже не против выслушать его. Она раскрывается перед ним. Она спрашивает:

— Люк, у тебя есть собака?

— Собака? Нет. А почему ты спросила?

— Когда ты одинок и тебе за сорок, хорошо завести собаку. Это значит, что ты еще можешь кого-то любить. И устанавливать близкие отношения.

— Но есть и обратная сторона, правильно?

— Разве?

— Ну да. Это может означать, что ты уже не способен на близкие отношения с людьми.

— Выходит, куда ни кинь, всюду клин?

— Всюду.

— Ты мне нравишься, Люк.

— Ты тоже мне нравишься, Карен.

— Тебе одиноко, Люк?

— Да.

— Мне тоже.

Все снова затихли. Где-то снаружи взревела сирена, но быстро умолкла.

Люк сказал:

— Я уже начал свыкаться с ним… со своим одиночеством… но больше я так не могу.

— Собственно, одиночество и привело меня в этот бар, — сказала Карен. — Мать-природа, похоже, любит прикольнуться.

— Еще как любит.

— А как тебе кажется, ты будешь скучать без работы в церкви?

— Сомневаюсь, что буду скучать. Я устал от людей, которые верят всему, что слышат. Я устал от того, что мы все запрограммированы на то, чтобы верить лжи.

— То есть церкви лгут людям?

— Существуют сотни религий и тысячи церквей. Какие-то точно лгут. И мне не хотелось бы видеть себя человеком, которого интересуют только людские страдания. Я не вампир. И не святой.

— Один из врачей в том медцентре, где я работаю, однажды сказал… Он ирландец, католик. Очень религиозный. Так вот, он сказал, что, если бы на Земле остались всего два католика, один из них непременно бы стал папой римским.

— Ха! Неплохо!

— И кстати, Люк, а как быть с фрикадельками?

— С фрикадельками?

— Да. Кого, интересно, они пытаются обмануть? Все знают, что это замаскированные тефтели.

— У тебя интересные взгляды на жизнь…

— Имея пятнадцатилетнюю дочку-гота, приходится вырабатывать интересные взгляды. Впрочем, они сами собой вырабатываются. Буквально за считанные секунды. Особенно когда ты идешь с доченькой в магазин, и она просит у мясника пинту свежей коровьей крови.

— И как ты на это отреагировала?

— Да, в общем, спокойно. Если бы не коровья кровь, было бы что-то другое. Огнемет. Пневматический строительный степлер. Когда у нее был период вегетарианства, я ей однажды купила сосиски из тофу, и она мне прочла целую лекцию о том, почему сосиски из тофу — это даже противнее, чем сосиски из мясных субпродуктов.

— Это как?

— Она сказала, что в данном случае образ жизни, основанный на мире и радости, цинично используют для создания имитации самого худшего из возможных мясных продуктов. Сказала, это все равно что пытаться создать не-нацистского нациста.