Книга Красный свет, страница 95 – Максим Кантор

Ракитов решил, что самое разумное – держаться линии фронта и колебаться вместе с ней. Есть всегда просвет – километров в десять – между вражескими армиями; авантюризма Ракитова как раз хватало на то, чтобы держаться этой узкой полосы.

– Бухарин колебался вместе с линией партии, – скалился в ухмылке Ракитов, – а я колеблюсь вместе с линией фронта!

Ракитов не хотел идти на сближение с русскими – и с немцами сближаться не хотел: самое разумное – держаться нейтральной полосы: качнется Красная Армия вперед – и его отряд идет чуть вперед; откатится назад – и они уходят в лес.

Однажды линия фронта расступится – немцы уйдут прочь, вот тогда можно будет вернуться в столицу.

Так шли они, кружа по лесу, выходя иногда к деревням, ночуя в избах и греясь у печки, – а утром уходили снова в лес. Два раза они ловили немцев и убивали, а один раз поймали двух полицаев – русских мужиков в немецкой форме жандармов. Ракитов вырезал им на лицах улыбки, разрезал щеки от ушей – и отпустил умирать: полицаи кричать от боли не могли, ковыляли по снегу, и кровь хлестала из разрезанных ртов.

Сначала держались возле реки Бойня, но потом фронт переместился, и они ушли на запад. Жили в деревне Алферово у бабки, которая их ни о чем не спрашивала, но однажды вышла к ним, дала хлеба и сказала: «Уходите, вас Анисья видела, а она баба злая, скажет немцам». Они взяли хлеб и ушли, но когда дошли до Бабынино, там наткнулись на немцев, прошли еще выше, забирая на северо-запад, – дошли до Дегунино. И там тоже были немцы, немцы вешали жителей, и они увидели виселицы. На виселицах висели голые мужчины и одна женщина. Они ушли опять в лес, двинулись в сторону Ржева, прошли по замерзшей реке Жидовиха, добрались до деревни Филешино, там встретили беглого красноармейца. Он сказал, что бежал из немецкого лагеря; у солдата было красное обмороженное лицо и желтые глаза.

– Вы что, партизаны? – спросил красноармеец.

– Нет, мы сами по себе, – сказал Мишка Жидок.

– Как ты бежал? – спросили солдата.

– Сам не знаю. Побежал, и все. Когда через лес вели, – и смотрел дикими глазами.

Взяли солдата с собой, прошли Медведовский лес, вышли к Стародубовскому лесу – вошли в него. В лесу идти теплее – но опаснее: не знаешь, куда выйдешь. Сколько раз уже так было – идешь, идешь, а потом впереди люди – поползешь: а там по-немецки говорят. Шли на деревню Савкино – и напросились ночевать в крайнем к лесу хуторе. Солдат держался с ними, шел сзади и немного в стороне – но, если позвать, подходил. Шел с ними весь день, как развели костер, он сел к костру со всеми, ели картофель, ему тоже дали три картофелины. Соли не было. Он ел благодарно: смотрел на отряд, на каждого по очереди, глазами благодарил. Глаза желтые, котиные. Солдат спросил:

– Будете к нашим выходить?

– А где наши? – спросил у него Ракитов.

– Так я не знаю, откуда мне знать. Хожу тут десять дней.

– Как ты не замерз? – спросил вор Ранкей.

– Так я лес люблю, умею места находить. Нору нашел под корнями, заполз.

– А что ты ел?

– Так я в дома стучусь, какие с краю.

– И что ж, есть тебе давали? Такому страшному?

– Давали.

– Ты только нам не ври, – сказал солдату Мишка Жидок, – а то мы тут одного людоеда ищем. Здесь где-то он ходит, по лесам прячется.

– Да вы что, мужики. Я не людоед.

По всему Ржевскому району лежали непохороненные замерзшие трупы – наступление красных захлебнулось, Красная Армия откатилась назад, убитых не перечесть, хоронить по лесам некому. Немцы только срезали с ног мертвых русских солдат валенки – иногда распарывали валенок вдоль, иногда отрезали ногу. Окоченевшие руки и ноги убитых торчали из снега. В деревне Феклино, по реке Дерга, бабы нашли тела солдат с вырванными внутренностями. Кто-то распарывал животы, вынимал печень убитых, и сначала бабы думали – это волки, но потом нашли костер: какие-то беглые люди жарили человеческую печень и кишки и ели. Детей прятали от немцев, а теперь еще прятали и от диких лесных людей. Когда Ракитов пришел в Феклино, ему и его группе бабы сказали, чтобы они не ходили по реке – нарвутся на людоедов. Ракитову все верили, как и в мирные годы, когда он облапошивал фраеров в гастрономах и крал пальто из гардероба театра, – улыбка его притягивала женщин.

– Как ты такой веселый-то получился?

– Мне плакать скучно.

– Улыбаться сегодня нечему.

– Найдется повод! – уверял Ракитов. – Солнышко встало – улыбнись солнышку. Девушку хорошую встретил – улыбнись. Надо по жизни идти с улыбкой. Вокруг меня все улыбаются. – Ракитов имел в виду немецких солдат, которым он вырезал на лицах улыбки. Сказал, и сам же засмеялся своей шутке.

– Почему ты не в армии, веселый такой?

– Я сам по себе воюю.

И бабы отдавали его отряду последнее и наказывали сторониться людоедов.

– Я не людоед, – повторил солдат.

– А ну побожись!

– Христом Богом клянусь, не людоед я.

– А ты веруешь хоть в Бога-то? – спросил Мишка Жидок, который за время скитаний по деревням обрусел и даже перенял местный говор.

– Так ведь крестили меня.

– Ну, раз крестили… Каким именем крестили?

Солдат рассказал, что зовут его Костя Полетаев, а можно просто «Кот» – и верно, глаза у него желтые, как у кота, и бегают – туда-сюда. Кот рассказал, как было в Ржеве – он там содержался два месяца в плену, но сбежал. Сказал, что в городе три роты полевой жандармерии и еще айнзацкоманда. Вермахт на окраинах квартирует, а в городе чистки ведет айнзацкоманда. Кот рассказал подробности. В первые дни оккупации поставили в городе виселицы; согнали народ на площадь: выводили осужденных, объявляли, в чем виноват, – по бумажке читал Гусев, полицай. Повесили людей известных, но не коммунистов – а так, просто видных: депутата горсовета Светлану Бунегину, директора льнозавода Романа Карпова, преподавателя истории в школе Александра Тимофеева, известного баяниста Демьяна Дроздова, заведующего магазином Рафаила Пичуса и еще кой-кого, других имен солдат не запомнил.

– А как эти-то запомнил? Память у тебя!

– Громко объявляли, вот и запомнил.

– Откуда фрицы про них узнали? Выдал кто?

– Всегда добрый человек отыщется… – сказал солдат. – Рассказал, стало быть, кто-то немцам.

– Есть же гады, – сказал Мишка Жидок.

– А ты что, на площади был? – спросил Ракитов.

– Так мы виселицы и сколачивали, – сказал солдат.

– И что, не стыдно тебе? – Жидок спросил.

– Так выбирать не приходится. Хочешь жить – вот и работаешь. А других они стреляют сразу. Делай, что скажут. В лагере мертвым золотые зубы дергают, и ничего.

– Ты, что ли, зубы дергал?