Онлайн книга «Ночевала тучка золотая»
Солдат провел своей «кастрюлей» на длинной ручке по комнате, потом снял наушники и показал на дальний угол. Принесли лом, стали отрывать толстую половую доску. Она не поддавалась. Директор с сомнением смотрел на всю эту процедуру, бросил взгляд на часы. Спросил солдата: — Это не ошибка? — И уже к другим: — Это ведь непонятно, что происходит! Ну как они, скажите, могли что-то сюда спрятать! У них ни инструмента… Ничего… — Ладно, — согласился технолог и поправил металлические очки. — Это последнее. Не найдем, закончим. Значит, твои молодцы ловчей нас! — Или честней! — сказал директор. — И ничего они не украли! — Кроме тех, шестнадцати… — Кроме тех… — вздохнув, повторил директор. Подросток из Раменского в это время с выражением читал стихи: Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины; Орел, с отдаленной поднявшись вершины, Парит неподвижно со мной наравне… Сашка сказал Кольке: — Про товарища Сталина стихи! — Как это? — не понял Колька. До него всегда медленно доходило. Сашка рассердился, стал объяснять: — Ну, он же на горе стоит… Один, как памятник, понимаешь? Он же великий, значит, на горе и один… И орел, видишь, не выше его, боится выше-то, а наравне! А он, значит, стоит, и на Советский Союз смотрит, чтобы всех-всех видно было! Понял? Подросток продолжал читать: …Там ниже мох тощий, кустарник сухой; А там уже рощи, зеленые сени, Где птицы щебечут, где скачут олени. А там уже люди гнездятся в горах.. В этом месте в зале почему-то наступила особенная, глухая тишина. Впрочем, увлеченный чтец этого не замечал, он выкрикивал бойко знакомые стихи: …И ползают овцы по злачным стремнинам, И пастырь нисходит к веселым долинам, Где мчится Арагва в тенистых брегах, И нищий наездник таится в ущелье… Раздался странный шелест по рядам. В зале вдруг от ряда к ряду стали передаваться слова, но смысл их трудно было уловить. Понятно было одно: «Стихи-то про чеч-ню! Про них! Про гадов!» Так возбудились, что забыли и поаплодировать. Колонисты аплодировали сами себе. …Доску наконец-то вскрыли, взвизгнули напоследок огромные гвозди, и глазам комиссии открылась яма, подземелье, в глубине которого мерцали золотыми бликами крышечки банок. Сколько их там было: сотни или тысячи, сразу невозможно было понять. Банки были уложены кучками на землю, и на крышечках каждой из них стояла метка хозяина: буква и цифра. Это чтобы потом не перепутать! Технолог, кряхтя, спрыгнул в яму, поправил свои железные очки, осмотрелся, все не верил, что такое может быть. Задрал голову к директору, попросил подать ему бумагу и карандаш. — Акт будем составлять! Тут у них товару поболе, чем на заводском нашем складе, — сказал. — Оприходуем? Товарищ Мешков? Петр Анисимович, сразу побледневший, с готовностью полез в портфель и достал бумагу. Потухшим голосом произнес: — Это ведь непонятно, что происходит… Когда Кузьменыши вышли на сцену, в зале стояла натянутая тишина. Братья посмотрели на передний ряд, где сидели колонисты, потом, уставясь в пространство, завели: На дубу зеленом, да над тем простором Два сокола ясных вели разговоры, А соколов этих люди все узнали… Грустная, конечно, песня, как соколы прощались, один из них умирал, а второй ему и говорит… Говорит, что мы клянемся, но с дороги не свернем. И сдержал он клятву, клятву боевую, Сделал он счастливой Всю-ю стра-ну род-ну-у-ю.. Закончили на высокой ноте, очень даже трогательно, а для большего веселья грянули Гоп со Смыком. Она тоже хорошо ложилась на два голоса. Изобразили в сценах и под рокот одобрения убежали. Уходя, братья видели, как через сидящих на полу колонистов пробирается к своему месту директор Петр Анисимович, прижимая к груди портфель. Лицо у него, нельзя не заметить, было не просто грустным, а каким-то угнетенным, серого цвета. Тяжело вздохнув, он уселся на свой стул и приготовился слушать, не зная, что концерт подходит к концу. — Фокусы и манипуляции! — объявила со сцены Евгения Васильевна и, помахав рукой с зажатым списком, вызвала на середину Митька. Митек голову обвязал найденным в подсобке башлыком наподобие какого-то восточного факира, но колонисты его узнали и сразу захихикали: — Это Митек! Митек! Он от шупа вшпотел! Митек сделал вид, что ничего не слышит, и вообще изображал из себя какого-то мага. Он поднял руки вверх, поводил ими в воздухе, на ладони оказалось яблоко. Митек откусил яблоко, а колонисты с первого ряда прокомментировали: — Ни фига себе! А банку с джемом достать можешь? Директор при этих словах вздрогнул, испуганно оглянулся. Митек со вкусом доел яблоко, снова пошарил в воздухе, шевеля пальцами, и у него обнаружилась в руке золотая крышечка, из тех, которыми закрывают банки в цехе. Потом крышечек оказалось много, и они посыпались на сцену, а две упали в зал. — На заводе наворовал… Крышек-то! — громко сказал кто-то, на него зашикали. — Не мешай смотреть! — Главный номер! — предупредил Митек и посмотрел в зал. — У одного из ваш, кто шидит в жале, я вожму череш вождух предмет… В зале оживились, стали проверять карманы. Директор поежился и с опаской поглядел на Митька. Может, он сейчас жалел, что разрешил ему выступать. Митек беспечно осмотрел зал, нашел директора и сосредоточился на его портфеле, даже руку к нему протянул. Петр Анисимович прижал свой портфель к себе. Митек мудро усмехнулся. В руке у него появилась бумажка. — Вот! — крикнул он и помахал бумажкой в воздухе. — Это из портфеля. — Докажи! — закричал зал, а директор покосился на свой портфель. Он был крепко заперт на оба замка. — Можно? Докажать? — спросил Митек директора. — Можно, можно, — устало отмахнулся тот, не выпуская из рук портфеля. — Читаю, — сказал Митек и уткнулся в бумажку. — Шегодня, пятого октября, был проишведен обышк на территории колонии, в чашношти в шпальне штарших мальчиков… В шпальне были вшкрыты полы и обнаружен тайник, а в нем… — Постойте! — вскрикнул Петр Анисимович и даже привстал от волнения. — Да это же мой документ! — Читай! Читай, фокусник! — закричал зал. — …Тайник, — повторил Митек четко. — А в нем пятьшот банок коншервированного шливого джема жавод-шкого ишготовления… |