Книга Окончательный диагноз, страница 16 – Кит МакКарти

Гомер взял газету и прочитал заголовок: «Потрошитель наносит новый удар!» Ниже следовало подробное описание убийства, указывалось на его сходство с предшествующими и на полную некомпетентность полиции.

— Меня это не удивляет, сэр.

Колл глубоко вдохнул, чтобы обрушиться с градом брани, но Гомер опередил его:

— Не прошло и часа, как место преступления было наводнено репортерами. Мы пытались приглушить страсти, но убийство настолько чудовищное, что нам ничего не удалось сделать. Собачник, соседи, муж — любой из них мог проговориться.

— Но связь с предыдущими убийствами! Откуда они это взяли?

Гомер пожал плечами. Он предполагал, что, возможно, пресса воспользовалась каким-то источником в полиции, но решил не доводить Колла до исступления.

— Мы теряем контроль над происходящим, Гомер, и мне это не нравится, — заявил Колл. — Никто не должен упоминать о деле Пендреда, пока мы не выясним, имеет он отношение к этому убийству или нет.

— Имеет, сэр. Безусловно, имеет. Обстоятельства убийства абсолютно идентичны. — И Гомер строго посмотрел на Райта, который, не будучи склонным к самоубийству, предусмотрительно промолчал.

Колл сел, позволив тем самым сделать то же Гомеру. Райт остался стоять.

— Значит, вы были правы. Относительно Мелькиора.

При этом признании собственного превосходства Гомер любезно улыбнулся:

— Боюсь, что так, сэр.

— Мне звонил Кокс. Он уже тоже все знает.

— Правда?

— Да. Похоже, он встревожен. И я не смог его обнадежить.

— Понимаю, сэр.

Колл погрустнел: они с Коксом довольно долго работали вместе в одном звании.

— Ему не позавидуешь, если вся эта вонь выплывет наружу, — вздохнул он. — Хорошо еще, что он успел выйти в отставку.

— Да, сэр.

Колл сосредоточенно нахмурился.

— А как звали офицера, занимавшегося расследованием? Она ведь, кажется, сделала себе имя на этом деле?

— Уортон, сэр. Беверли Уортон.

— Уортон? — вскинул брови Колл. — Так это была она? Это ведь она завалила дело Экснер?

Гомер попытался изобразить задумчивость.

— Кажется, да, сэр.

— Что ж, тогда ее карьера закончена. — Колл встал. — А как насчет Мартина Пендреда? — осведомился он, возвращаясь к более насущным проблемам.

— Мы следим за ним в ожидании результатов вскрытия — если вдруг они принесут какие-нибудь неожиданности.

— Я бы арестовал его безотлагательно. Меньше всего нам нужно сейчас, чтобы до него добрался какой-нибудь писака, который заплатит ему сто тысяч за эксклюзивный материал.

Колл вышел, не закрыв за собой дверь, а Гомер повернулся к Райту:

— Ты все слышал, Райт. Берите Пендреда.

Райт вышел из кабинета, оставив старшего инспектора в самом благостном расположении духа.

Гари Ормонд был бандитом. Это определение было исчерпывающим и не требовало дополнительной конкретизации. Гари был символом бандитизма. Он сделал это своей профессией и в отличие от большинства современных недовольных и бесцельно мечущихся юнцов рано выбрал свой жизненный путь, усвоив навыки насилия еще до того, как научился читать. В последующие годы его натура окончательно сформировалась под влиянием характерных занятий — грабежей, воровства, шантажа и насилия, которые он совершал в характерных местах — в частных домах, в пабах, на стадионах, в различных учреждениях. Именно благодаря последнему месту он и познакомился с Пендредами.

Нормальная работа близнецам не грозила. К несчастью, слабоумие, сопутствовавшее их заболеванию, проявлялось у них недостаточно выражение, а потому никто не мог понять, что с ними делать. Не то чтобы они были неразумны, однако полное отсутствие коммуникабельности приводило к тому, что Пендреды не могли успешно выполнять бо́льшую часть профессиональных обязанностей. Поэтому то, что в конце концов они оказались на скотобойне, было в известной мере предопределено.

Именно там и проводил свою жизнь Гари Ормонд.

Он считался царем этой конкретной горы. Он не обладал особой властью за исключением той, которую давало ему устрашение окружающих, однако скотобойня — это такое шумное и оживленное место, изобилующее щелями и закоулками, где никакие официальные лица властвовать не могут. У Гари были помощники и хорошо налаженная методика воровства, которую он всячески охранял. Те, кто не участвовал в этом, должны были держать язык за зубами; поэтому Ормонд разделил всех на две группы — на тех, кто был задействован в его операциях, и на всех остальных.

Ормонд не понимал Пендредов. Реакции у них были противоестественными, а выражения лиц не отражали тех чувств, на которые он рассчитывал, — иными словами их лица не выражали ничего. Они были высокими и крепкими парнями, вполне способными на насилие, однако их реакции противоречили его ожиданиями, ибо они вообще ни на что не реагировали. Поэтому прошло три недели с момента их поступления на скотобойню, прежде чем он решил обсудить с ними их место в этом мире.

Это был один из самых оживленных дней на скотобойне. Она была затоплена целой симфонией звуков: на фоне отдаленных и тем не менее вполне узнаваемых отчаянных криков животных в более высоких регистрах хаотически развивался целый ряд мелодических тем — грохот створок ворот, шум воды, грубый хохот и человеческие голоса. И все это сопровождалось характерной смесью запахов свежей и подсыхавшей крови, дезинфекции и жженой костяной пыли, которые придавали этой разновидности ада объем и неповторимость. Плач по невинно убиенным и вульгарное улюлюканье составляли непрерывный и неизменный саундтрек к работе скотобойни.

Мартин Пендред в застегнутой белой куртке, с ярко-красными резиновыми перчатками на руках, в белой кепке, белых высоких сапогах и с лицом, забрызганным кровью, собирался воспользоваться своим законным двадцатиминутным перерывом. Он уже снял свой длинный прорезиненный передник, усеянный каплями крови с редкими вкраплениями жира и ошметков мяса, и повесил его на крюк. Для того чтобы выйти на улицу, надо было пройти между двумя огромными холодильными камерами по длинному темному коридору, в котором даже летом было холодно. Освещен он был плохо, хотя на стенах отчетливо виднелись следы свежей и старой крови.

Навстречу ему двигался Ормонд в сопровождении высокого худого юнца по имени Эскин; вид Эскина свидетельствовал о его крайне ограниченных мыслительных способностях, и это был тот редкий случай, когда первое впечатление соответствует действительности. Живи он в другую эпоху, он стал бы пушечным мясом или претерпел соответствующую операцию для более успешного занятия попрошайничеством. Однако тот факт, что он родился в конце двадцатого столетия, позволил ему избежать этой социально полезной участи и заставил заняться тем, чем занимались все, подобные ему, — а именно бездумным и жестоким насилием.