Книга Собачий рай, страница 104 – Иван Сербин

— Очень, — признался тот. — Очень больно.

— Людям, для которых предназначались медикаменты, тоже было больно. Но они это переживали, используя простое, проверенное годами средство. — И, вытащив из кармана халата облатку серых, как вечерние сумерки, таблеток, кинул их на округлый, залитый кровью живот собеседника. — Вот. Анальгин. Примите пару таблеток. Говорят, помогает.

— Но анальгин, это же… Это слабое лекарство. Он не поможет. У меня ноги… У меня ноги изранены.

— Мне очень жаль, — не без издевки ответил врач. — Я, конечно, постараюсь разобраться с этим вопросом. Скажем, обращусь с запросом в правительство.

Он поднялся и перешел к следующему пациенту. Лицо раненого стало цвета капустной кочерыжки. Пот лил по его щекам, лбу, собирался на кончике носа крупными тяжелыми каплями, которые падали на грудь, разбиваясь о промокшую рубашку. А может быть, это были слезы страдания.

— Каждому воздастся по делам его, — пробормотал Лавр Эдуардович. — Молодой человек! — окликнул он врача. — Вам знакомо такое имя: Гиппократ?

Тот повернулся, ответил серьезно.

— Это древнегреческий врач. Основоположник современной клинической медицины. — Несколько секунд смотрел Лавру Эдуардовичу в глаза и только потом закончил: — Он умер, профессор. Две с половиной тысячи лет назад.

— Откуда вы меня знаете? — настал черед удивляться Лавру Эдуардовичу.

— Вы читали у нас курс истории, — ответил врач и опустился на корточки перед следующим раненым.

Потом были судейские чиновники, среди которых почетное место занимала безвкусно накрашенная, невероятных габаритов дама — председатель. Затем представители ДЭЗа и управы. С каждым часом народу в зале становилось все больше. Пришлось сдвинуть оставшиеся прилавки и холодильники с рыбой к самой стене и устроить специальную выгородку. Но и теперь пленники занимали едва ли не половину зала.

— С такими темпами завтра здесь будет негде даже присесть, — прокомментировал Валера.

— Они освободят место, — злобно ответил бородатый Миша. — Расстреляют сотню-другую, и наступит полный ажур.

Беженцы прибывали крупными партиями. Автобус забивался под завязку, и никто не жаловался на толкотню. Часть народа удалось разместить в подсобных помещениях, но основная нагрузка пришлась на зал.

К ночи собаки на улицах заметно оживились, эвакуацию пришлось приостановить после того, как группа прикрытия едва не попала в западню — в тихом, темном дворе на Второй Магистральной собаки устроили настоящую засаду. Узкий подход не позволял автобусу въехать во двор, и пришлось оставить его на улице. Когда жители вышли из подъездов и потянулись к выходу со двора, вынырнувшая словно из ниоткуда свора отсекла людей от подъездов, основная же группа, зашедшая с противоположной стороны, набросилась и на жителей, и на поспешившую на помощь охрану. Несмотря на наличие огнестрельного оружия, справиться с собаками не удалось. Части жителей удалось пробиться к ближайшему подъезду, охране пришлось ретироваться.

Темнота оказалась губительной. После этого патрули объезжали район, отмечая дома, в окнах которых горел свет или красовались белые тряпки, явно вывешенные в качестве сигнала о помощи.

Последней была группа школьников, сопровождаемая тремя взрослыми — двумя женщинами и мужчиной. Детей разделили на две группы. Первую разместили в углу, у лотков с хлебом, вторую на противоположной стороне зала — у самой выгородки. Доставленный мужчина оказался инвалидом. У него была изувечена нога, а лицо обезображено толстыми, багровыми рубцами шрамов. Рука мужчины висела на перевязи.

— Артем Дмитриевич Гордеев, — представился он, подходя к основной группе и опускаясь на пол.

— Добро пожаловать, Артем Дмитриевич, — улыбнулся «кашемировый». — Присоединяйтесь. Здесь, кажется, еще осталось место.

— Кто-нибудь может объяснить мне, что тут происходит? Я ничего не понимаю. Ощущение, будто попал в средневековое княжество. Этот, низенький, — соверен, а вокруг верная дружина и захваченные в плен сарацины.

— Артем Дмитриевич, — бодро откликнулся «кашемировый», — вы даже представить себе не можете, насколько близки к истине. Хотя мне лично на ум приходят иные исторические параллели. По какому признаку они разделили детей?

— Не могу сказать с полной уверенностью, — признался Гордеев. — Этот низенький нес какой-то вздор. Что-то о новом обществе и их родителях. Я не очень понял.

— Ага, — удовлетворенно кивнул «кашемировый». — Значит, все-таки родители. Я думал, они выберут более оригинальное оправдание, но предводитель предпочел проторенную дорожку.

— Что вы имеете в виду? — не сразу понял Осокин.

— Лет шестьдесят назад, Александр Демьянович, это все уже было. Чэсэвээны, чэсэиры и так далее.

— Что это?

— «Член семьи врага народа» и «член семьи изменника родины», — пояснил Лавр Эдуардович. — В то время было достаточно много расхожих формулировок.

— Вы думаете, это сегрегация? — нахмурился Гордеев.

— Вне всякого сомнения. И, полагаю, как раз по семейному признаку.

— Но при чем здесь дети? — возмутился Гордеев. — Они же не могут отвечать за родителей.

— Ха! — громко сказал бородатый Миша, переворачиваясь на спину. — Вот мы уже и согласны, что их родители в чем-то виноваты. Детишки, правда, ни при чем пока, но ничего, мы и для них что-нибудь подберем.

— Подождите, Михаил, никто же не сказал, что их родители в чем-то виновны! — возразил ошарашенно Лавр Эдуардович.

— Правда? — издевательски спросил бородатый. — А что же в таком случае сказал только что этот старый мудак? — Он перевел взгляд на Гордеева. — Вы их родителей знаете? Что, банкиры-чиновники рожей не вышли для нового общества? Так вы все здесь не красавцы! Жду не дождусь, когда вы этого доморощенного фюрера в жопу начнете целовать! Твари, — бормотнул он, вновь переворачиваясь на бок, — быстро вспомнили сталинские лозунги. «Прошла весна, настало лето…»

— Миша, вы не правы, Артем Дмитриевич имел в виду совсем другое.

— Вот только не надо! Я умею слушать и думать, — отрубил тот. — И не надо мне объяснять, что он имел в виду, а чего не имел.

— Я пойду к этому чудовищу… — Гордеев начал подниматься, ухватился за борт холодильника. — Я скажу ему…

— Пошел карась к щуке о справедливости потолковать, — тут же выдал Миша.

— Я понимаю ваш сарказм, — вспыхнул Гордеев. — И тем не менее я думаю, что мне удастся убедить его…

— Да угомонитесь вы, старый дурак! Сядьте! — злобно выдохнул Миша. — Хотите, чтобы нас расстреляли?

— Они не посмеют!

— Посмеют! Еще как!

— Артем Дмитриевич, — увещевающе произнес Лавр Эдуардович, — я бы на вашем месте не совершал опрометчивых поступков. Своим бунтом вы не добьетесь ничего, кроме разве что свежей порции синяков и ссадин.