Онлайн книга «Как закалялась жесть»
|
С нетерпением ждал лета… Почитал литературу по кролиководству. Мария держала кроликов, а один из сараев оказался крольчатником, теплым, зимним. Потихоньку уживался и с протезами: каждый день делал свою порцию шагов, накапливая количество, которое когда-нибудь должно было перейти в качество. В специальных креплениях обрубки мои чувствовали себя комфортно, как дома, — искреннее спасибо мастеру. Да и сам я был дома. Во время тренировок либо Данила, либо его мать всегда находились рядом, страховали. Прошел месяц… * * * …Чего я тянул, чего боялся? Лишь после того, как сумел самостоятельно спуститься с крыльца, дойти до теплицы и вернуться, я сказал этой женщине: — Мария, как ты относишься к политике правительства по повышению рождаемости? — Одобряю, — ответила она без колебаний. И без улыбки. — Я старый солдат, у меня нет ни сил, ни желания выражаться красиво, поэтому я буду прост, как Хэмингуэй. Давай поженимся. Из раскрытого окна мансарды неожиданно высунулся Данила: — Хотели, как Хэмингуей, а получилось хорошо, даже очень хорошо. Все слышал, паршивец! Я проворчал: — Не умею по-другому. А сам смотрел на нее. В ее глазах плясали искорки. — До брачного-то ложа сам дойдешь? — спросила она с вызовом. — Или тебя отнести? — Что-то я не врубаюсь. Ты согласна или прикалываешься? Она засмеялась, засмеялась, засмеялась… Вечером, в жарко натопленной бане, согласие было получено. Под утро я еще разок спросил. И опять она согласилась, да так, что после этого ни у каких эвглен, ни у каких рафинированных и дистиллированных столичных куколок не осталось шансов занять хоть часть мыслей Саврасова. Все прочие женщины, которых я знал до Марии, показались бы теперь бревном в постели. Так прямо и сказал ей об этом. Обожаю, когда женщина счастлива… * * * …Однажды я проснулся и долго не решался открыть глаза. Самая настоящая паника заставила одеревенеть и веки мои, и все тело. Неужели — это только сон, спрашивал я себя, лихорадочно вслушиваясь во внешние звуки. Стояла абсолютная тишина… Неужели — побег, взрыв особняка, дарованная мне любовь, — один гигантский глюк; и лежу я сейчас в подвале у Крамского… или наверху, в палате… или на операционном столе, отравленный сонным зельем… А может, и Эвглена мне привиделась, и «студия» ее кошмарная? Может, еще проще: валяюсь я, чурка чуркой, у себя на Вернадского — целый, невредимый, но со сдвинутыми от перепоя мозгами? А потом на постель шумно запрыгнул Винч и стал лизать меня в лицо… * * * …Весной (не помню, когда точно) я дал Даниле прочитать вот эту вот историю, которую я зачем-то записал во всех подробностях. Он сказал в полном восторге: — Это будет книга года! — Ты что, сбрендил? — я даже рассердился. — Думаешь, я рискну это дать кому-то постороннему? Не для того Саврасов погиб в огне, чтобы так глупо купиться… Потом, под вечер, я попросил Даню исполнить мою любимую. С некоторых пор его песни поменяли цвет: из темных стали светлыми. И он спел специально для меня: Родился — терпи! Родился — терпи! Домой доползи по мертвой степи. Пусть нет в этом смысла, и память в крови. Ты только живи! Ты просто — живи! И утром увидишь, как встанет заря. Ведь если родился — то это не зря… |