Книга Львиная охота, страница 19 – Александр Щеголев

Возле окошка с надписью «Кассир» разгорался маленький скандал. Клиент требовал, чтобы ему выдали положенную сумму (отнюдь не скромную по моим меркам) непременно мелкими купюрами. «Имею право», — тупо повторял он. Очевидно, это был турист НЕ первого дня. Нужного количества мелких денег в кассе не оказалось, так что клерк с позором удалился в сокровищницу за пополнением, а все прочие вынуждены были ждать.

Борцовского вида крепыш, расположившийся за столиком напротив меня, оторвался от созерцания своей чековой книжки.

— Глупец, — меланхолично произнес он. — Думает, чем больше бумажек под подушку положит, тем красивее сны увидит.

— А на самом деле… — подбодрил я его.

— На самом деле, сэр, количество не переходит в качество, и не надейтесь. Все наоборот. Хочешь хапнуть больше — значит, алчный, значит, ничего у тебя не получится… — Глаза собеседника гневно сверкнули, выдав истинные его чувства.

Ага, подумал я, в их рай, оказывается, не только лжецам путь заказан.

— Почему? — наивно спросил я.

— Алчность, сэр, ничем не исправишь. Хотите знать первое имя дьявола? Алчность.

Но где он находится, их нынешний рай, продолжал я размышлять, кто бы показал туда дорогу? И при чем здесь красивые сны? И, в особенности, при чем здесь деньги под подушкой?

Я прилежно прочитал выданную мне бумажку. Закон о денежном обращении, как выяснилось, сводился к одному-единственному требованию: местные деньги в наличной форме нельзя было вывозить из страны. Причем, за нарушение наступала не административная ответственность, а уголовная, высылкой дело не ограничивалось. Это ограничение показалось мне еще более нелепым, чем трудности с обменом валюты. К чему такая искусственная замкнутость? Как они торгуют с соседями по планете, как, наконец, строят отношения с космическими коммунами? Или здесь благополучно сосуществуют два динара: явный и тайный?

Я, конечно, расписался в графе «ознакомлен», не стал капризничать. После чего вернулся к окошку. Там уже стоял посетитель, брезгливо обмахиваясь точно такой же подписанной грамотой. Он проворчал, легко распознав во мне товарища по несчастью:

— Они тут сумасшедшие.

— Я обратил внимание, — нейтрально сказал я.

— Ввели свои деньги, — воодушевился он. — Какого черта? Вот раньше, до заварушки — плати, чем хочешь. Вы бывали здесь раньше? Хоть драхмами плати, хоть крузадо. Райское было местечко. Но теперь мне выбирать не приходится, полиартрит совсем замучил, засыпаю, вы не поверите, только с излучателем в люстре. А здесь, говорят, просто чудеса творятся. Ни одного чуда, правда, я пока не видел, если не считать того, что доллары наши им почему-то не нравятся…

— Рубли тоже, — вставил я.

Он изменился в лице.

— Вы русский?

— Если в роддоме не наврали.

Он отвернулся.

— Кругом русские, куда ни плюнь, — сказал он как бы сам себе, но так, чтобы все услышали. — Что ж они всюду лезут? Уже превратили свой Верховный Совет во Вселенский, и опять мало. Мир спасают, просто мания какая-то, от них бы кто спас. Такое место изгадили… — Он сунулся головой в окошко и спросил у операторши: — Вы не обидитесь, мэм? Я пережду где-нибудь в уголке, пока помещение не очистится от свиней.

Некоторое время этот несчастный, переполненный злостью человек пребывал в сладком ожидании ответных чувств с моей стороны. Когда он удалился, со скрипом волоча свои плохо гнущиеся мощи, я обратился к барышне по ту сторону стекла:

— Просветите новичка, добрая фея. Почему на улицах нельзя расплачиваться долларами или рублями, если в ваших магических правилах нет на это запрета?

— Пожалуйста, расплачивайтесь, — ослепили меня улыбкой. — Если кто-то согласится, никаких проблем. Ваш паспорт и гостевую карту, пожалуйста…

Если кто-то согласится, мысленно повторил я. Поистине, их Национальный Банк сотворил чудо, и не видно ни одного разумного объяснения, каким образом это сделано. Правильно подметил мой разговорчивый русофоб: здешние финансы нынче — совсем не то убожество, которое было раньше. И во главе всего — Стас-Бляха, служивший когда-то простым бухгалтером при Академии. Встретиться бы нам, озабоченно подумал я. Не упустить бы случай, а то когда еще занесет меня на эту благословенную землю, изгаженную вездесущими русскими волонтерами…

Формальности не отняли много времени. У кассира народ уже рассосался, и я сменил одно окошко на другое. Девчушка, только что отошедшая от кассы, бегом торопилась к выходу, открыто целуя зажатую в пальцах купюру.

— У детей тихий час, — отчетливо произнес кто-то.

Очевидно, это было весьма остроумно, потому что компания из трех молодых людей (два парня и девушка), вошедшая в банк со стороны площади, хором засмеялась, дав бегунье дорогу.

— Смотри под ноги, хрустяшка! — послали ей вслед.

— Совсем стыда не осталось, — сердито сказал пожилой охранник, прогуливающийся вдоль стоек. — Хрусташи, отбросы помойные. Скоро начнут прямо под дверями укладываться.

Я быстро получил свою порцию денежных знаков и сунул пачку в карман, не пересчитывая. В этот момент телефон запищал у меня в ухе.

Звонил Вивьен Дрда.

— Подожди, мичман, — сказал я ему. — Сейчас на улицу выйду…

Возле охранника я ненадолго притормозил.

— У вас что, не получается? — спросил я со значением.

Тот вдруг застыл. Не найдя, что ответить, он нервно сморгнул; тогда я предположил сочувственно:

— Может, не так питаетесь?.. Да не с тобой я говорю, мичман, спокойно.

Не люблю, когда детей обижают, есть у меня такое уязвимое место. Собственными детьми за полвека не обзавелся, оттого, наверно, и переживаю за чужих. Я пошел себе дальше — к солнцу, к пальмам, к открытому настежь городу, — а задетый мною старый дурак послал мне в спину с неожиданной тоской:

— Не говорите ерунду! Ну причем здесь питание-то?

Двери вывели меня, по счастью, с противоположной от площади стороны, подальше от скамейки с голым Жиловым. Здесь было море — наконец-то я его увидел. Город спускался к морю широкими террасами, лежал под ногами, как макет, и казалось, достаточно шагнуть, чтобы раздавить гигантской сандалией этот игрушечный мир. Отель стоял в изумительно красивом месте, как раз на границе равнинной и прибрежной частей… Оказавшись снаружи, вне зоны действия любопытных ушей, я сказал Вивьену напрямик:

— У меня алиби, имей в виду. В момент нападения на камеры хранения я гулял с тобой по проспекту Ленина.

— Остришь, — неодобрительно сказал полицейский начальник. — Рад за тебя. Bleskovy hovor, Maks. [6]

— Samó pozornost. [7]