Онлайн книга «Альтернатива»
— Ну как? — спросил Штирлиц. — Успокоились, Василий Платонович? — Успокоился. Лицо его было осторожным, как у боксера, который примеривается к незнакомому дотоле противнику. — Давно проповедуете идеи германской колонизации? — После того как ознакомился в Париже с протоколами контрразведки Кутепова. Каждый из них сразу же понял друг друга. Вопрос Штирлица означал: «Давно ли помогаете нам?» — ибо теория, которую проповедовал Родыгин в доме генерала Попова, отличалась явной тенденциозностью, рассчитанной на интерес к ней всех тех, кто считал борьбу с большевизмом своей постоянной задачей, предначертанием сверху. Ответ Родыгина был совершенно ясен Штирлицу: в конспиративных застенках Кутепова инакомыслящих, не согласных с белой идеей, пытали так, как это было лишь во времена самой страшной инквизиции, а любой здравомыслящий человек относится к пытке с отвращением, палачей ненавидит и готов помогать тем силам, которые против палачества сражаются. — А до этого? Пить что будете? «Весели Юри» — очень хорошо. Сыром угощайтесь, овечий сыр, вкусный. А что до этого? — Вина я не пью вовсе, спасибо. Сыра отведаю с удовольствием. А до этого я был сторонником евразийства: «Наша особость, наша непохожесть ни на Европу, ни на Азию, наша самобытность, рожденная общинным землепользованием, ушедшим во всех других странах, а у нас оставшимся аж до начала этого века…» — Совсем не пьете? — Совсем. Я запойным был. — Давно? — В Париже. Я из Парижа давно уехал. — С тех пор как познакомились с кутеповской контрразведкой? — Нет. С ними я познакомился раньше. А уехал я во время выступления фашистов Де ля Рокка. — Я тогда приезжал в Париж, между прочим. — Вы по-французски говорите? — Плохо. Предпочитаете французский? — Предпочитаю, — после короткой паузы ответил Родыгин. — Поймите меня правильно, господин Штирлиц. — Я понимаю. Но вы отлично говорите по-немецки. — Учился в Гейдельберге. — Когда? — В двадцать третьем. Я был уже приват-доцентом, но эмигрантам не верят. Не верят в Европе русскому диплому, надо сдавать экзамены за университет, как юноше, заново. — Вы действительно верили в теорию евразийства? — Действительно верил. — Бывали в Союзе? — Нет. Когда они вышли из кабаре, Штирлиц спросил: — Вы давно с нами по-настоящему? — А вы? Штирлиц рассмеялся — вопрос Родыгина показался ему злым, да он, видимо, таким и был на самом деле. — Если бы я заговорил по-русски, — спросил он, — вы бы изменили свое отношение ко мне, Василий Платонович? — Я, знаете ли, противник допуска нереальных возможностей. — Прагматик вы… — Прагматик. — А разве у вас есть прагматики? Вы ведь все материалистические идеалисты, нет? — Вам бы философские трактаты сочинять, а не в гестапо работать, — так же зло ответил Родыгин. — Я не из гестапо. Почему вы решили, что я из гестапо? — Так ведь спутник ваш представился генералу Попову. А эмиграция секретов хранить не умеет: чем важней секрет, тем быстрее он становится всеобщим достоянием. — Чем это объяснить? — Легко объяснимо. Люди изверились, а домой-то хочется, но не ползком, а на коне; не изгоями, а господами. Ну и ждут. От кого угодно ждут, от кого угодно примут, от дьявола примут, только бы победителем домой. — Все? — Умные нет… Но и с дураками ведь надо считаться ввиду их численного превосходства. Кто послабее, тот в такси, половым, курьером, кто посильнее, но глуп, тот ждет, затаился. — Как я слышал, Деникин обратился с призывом не сотрудничать с национал-социализмом… — Разве Деникин страшен? — А нет? — Нет. Он, хотите того или не хотите, интеллигент. Деникинцы страшны… — Тоже верно. А за то, что я спросил, давно ли вы помогаете Союзу, не сердитесь. Чем дольше человек связан с разведкой, тем больше он имеет шансов попасть под колпак. — Я по-настоящему помогаю родине с того дня, когда в Испании начался мятеж фашистов. Подумывать начал об этом, прочитав «Майн кампф» и встретив генерала Кутепова. Кутеповцы эту книжку штудировали весьма старательно. — Особенно раздел «восточной политики»? — Нет. Они штудировали в основном «французский раздел». А меня все разделы отвращают. Все до единого. Нация, которая приняла доктрину сумасшедшего и орет в его честь здравицы, должна быть так проучена, чтобы у внуков кости трещали. — А внуки-то при чем? — При том, — убежденно сказал Родыгин. — У внуков ведь тоже внуки родятся. — Вы здорово играете свою роль, Василий Платонович. Я, признаться, поначалу решил, что вы действительно германофил до мозга костей. — Если бы вашего меньшого брата забили насмерть в Дахау, вы бы тоже какую угодно роль сыграли. Они молча шли по тихой ночной Илице. — Понятно, — сказал наконец Штирлиц. — Чтобы впредь нам было удобней встречаться, давайте-ка завтра позвоните, и я вызову вас на ленч. Со мной будет коллега, он действительно из гестапо. Я при нем приглашу вас к сотрудничеству, и вы пойдете на это. Тогда я смогу видеться с вами вне зависимости от места и времени. Договорились? — Если вы считаете это нужным… — Считаю. И второе. Постарайтесь вспомнить всех ваших здешних добрых знакомых, которые имеют серьезный вес в Загребе. Они могут помочь в нашем с вами деле. Люди здесь понимают, что дело пахнет войной? — По-моему, нет. — Будут югославы драться, если Гитлер начнет войну? — А начнет? — Не знаю. — Если им дать хорошее оружие и организовать в колонны, они будут стоять насмерть, — убежденно сказал Родыгин. — Будут стоять насмерть, — задумчиво повторил Штирлиц. — Я позвоню вам завтра в девять. — Договорились. — Меня просили задать вам вопрос… — Кто? Центр? — Нет. — Ваши коллеги? — Меня просил задать вам вопрос человек, который уполномочен на это. — Вы мне здорово не верите. — Это не имеет значения. Я подчиняюсь приказу. Меня просили спросить: фамилия Везич вам ничего не говорит? — Откуда он? — Из секретной полиции. |