Онлайн книга «Альтернатива»
— Где доказательства, что вы представитель русских? — Таких доказательств я вам не представлю. — А что, если вы человек Штирлица? — Я понимаю вас, — сказал Родыгин. — Я все прекрасно понимаю, но вам лучше все-таки поверить мне. Вам предстоит драка, и вам в этой драке надо опираться на кого-то. На кого? Видимо, кроме как на нас, не на кого. Если вы скажете мне, какая вам нужна помощь, я сразу передам это в Центр. — Какая помощь? — вздохнул Везич. — Какая помощь, если шестого утром немцы перейдут нашу границу. — От кого вы получили эти данные? — Эти данные получил не я, а правительство, и переданы они нашим военным атташе в Берлине. — Меня интересует фамилия. — Вас? Почему она должна вас интересовать? Фамилией должен интересоваться ваш Центр. Фамилия — Ваухник. Фамилия военного атташе — полковник Ваухник. Ваши знают его так же, как мы знаем всех ваших атташе. Когда взяли Аджию и Кершовани? — Три дня назад. — Это точно? — Да. — Почему вас интересует Штирлиц? — Меня он не интересует. Им интересуется Центр. Центр заинтересован в том, чтобы вы согласились с его предложением. Проинформируйте ваше руководство в Белграде, если в этом есть необходимость. — Вы живете в Загребе нелегально? Родыгин снова поправил дужку пенсне, какое-то мгновение колебался, а потом молча достал из кармана свой паспорт и протянул полковнику. Тот пролистал зеленые страницы и спросил: — Работаете где-нибудь? — В университетской библиотеке. В зале периодики. — Давно? — Четыре года. — У вас есть свой план освобождения Цесарца и его коллег? — У меня лично нет. Что касается моих товарищей, то я не уполномочен говорить за них. Я не могу, естественно, говорить и за югославских коммунистов. — Я могу увидеться с вашим руководителем? — Если согласитесь принять наши предложения, да. — Когда может состояться встреча? — Хоть сегодня. — Где и когда? — Назначайте место и час. — Завтра в десять вечера возле кафе «Два ловца». — Это на Тушканце? — Верно. — Хорошо. В кафе или возле него? — Я вас найду. — Я не могу рисковать жизнью моего товарища. — А моей жизнью вы можете рисковать? — Хорошо, — согласился Родыгин, — мы будем ждать вас там в десять. — Телефон, по которому я могу найти Штирлица, вам известен? — Да. 84–51. — Это в «Эспланаде»? — Да. — У них есть конспиративная квартира на Опатичкой улице. Тамошний телефон вам неизвестен? — У них нет квартиры в Верхнем городе. У них есть вилла в районе Максимира. Но там, по-моему, нет телефона. — Вы считаете, что Штирлиц может быть полезен нам больше, чем мы ему? — Нам? — спросил Родыгин. — Кого вы имеете в виду? Везич, закурив, ответил: — К сожалению, я имею в виду хорватов и сербов, но я не могу говорить при этом о вашей стране. Договора у нас нет, так что мы — это мы, а вы — это вы. — Думаю, что на все ваши вопросы ответит мой руководитель. Но вы должны будете проинформировать его о вашей встрече со Штирлицем. Меня просили передать, что вам необходимо принять его условия. Это все, что я могу вам сказать. Вопрос об арестованных коммунистах к Штирлицу отношения не имеет. Это, скорее, моя инициатива. Я хорошо знал Кершовани, он часто работал у меня в зале. — Только лишь? Я думал, вы его завербовали… — Людей его идеи не вербуют, — отрезал Родыгин. — И он и я делали общее дело, но в разных, как говорится, ипостасях. — Вербуют людей моей идеи, вы это хотели сказать? — Я хотел сказать именно это. — Не боитесь, что обижусь? — Если бы не теперешняя ситуация, боялся бы. — До встречи, — сказал Везич, сев в машину. — В десять. Помощь ваша мне потребуется, вероятно, завтра же. …Лада распахнула дверь и, охнув, отошла к стене, прижав к груди руки. Лицо ее было распухшим и заплаканным, Везич впервые видел ее такой. — Господи, — тихо сказала она, — Петар, родной мой, а я уж тебя похоронила… Он обнял ее, почувствовав в горле горячий комок. За то время, что они были вместе, она ни разу не говорила с ним так. Ему казалось порой, что Лада лишь позволяет любить себя, казалось, что он нужен ей как отдых, как передышка в ее постоянном поиске самой себя, в том, что она определила в их первый вечер: «Хочу плыть по реке, и смотреть на облака, и не думать ни о чем, и не желать ничего — все придет само по себе». — Ты плакала? — Твой друг из газеты, этот жирный Взик, — сволочь и баба. — Почему ты решила, что меня надо хоронить? — Я раньше думала, что плакать из-за мужчины глупо; вообще плакать из-за любви — это для фильмов и для романов прошлого века, а теперь я поняла, что раньше никогда никого не любила, и что я без тебя не могу жить на земле, и что если ты еще не раздумал и я не противна тебе с распухшим носом и непричесанная, то давай сейчас же пойдем в церковь и обвенчаемся. — Ты православная, а я католик, нас никто не будет венчать. — Господи, да я перекрещусь хоть в мусульманку, хоть в иудейку, какая разница! Бог в человеке, Петар, и для человека, зачем же из бога делать чудище? Я могу соврать попу, скажу ему, что я старая католичка, и папа мой католик, и прабабушка! Он засмеялся, обнял ее и поцеловал опухшие круглые глаза. — Спасибо тебе, — сказал он. — За что? — Тот мой приятель, который оказался бабой, часто говорил, что его жена, если он задерживается по делам и домой возвращается под утро, тоже плачет, но при этом скандалит оттого, что она волновалась. Понимаешь? Она не за него волновалась. Она плачет потому, что себя жалеет, а ты не себя жалела, а меня. Вот за это тебе спасибо. Одевайся, и пойдем в собор, и пусть нас обвенчают. — Нужны шаферы. — Будут, — ответил Везич. — Сейчас я вернусь. Сейчас, Ладица… Он не хотел звонить в германское консульство отсюда. Этот телефон наверняка прослушивают. Он позвонит в консульство из кафе. И попросит Штирлица. И скажет ему, что приглашает немецкого «коммерсанта» быть шафером на его бракосочетании. Трипко Жучич прав: надо что-то делать, хоть что-то, но делать, иначе можно сойти с ума от собственного бессилия. |