Онлайн книга «Бомба для председателя»
— Хорошо. Пожалуйста. — Ганс попросил чего-нибудь выпить… Я предложил ему поискать у меня на втором этаже, в библиотеке. Там, кажется, что-то оставалось. Он нашел бутылку, выпил, потом спросил: «Могу я посидеть у тебя полчаса, сюда должны позвонить, я дал твой телефон одному человеку. Он должен скоро позвонить сюда, и я тогда поеду домой». Я сказал, что он может здесь и заночевать: Нора с детьми в Италии, дом в его распоряжении. Он тогда спросил меня… Хотя это долгая история: мы с ним болтали об искусстве, пока я одевался. А потом я уехал. А когда сегодня вернулся — я улетал в Ганновер, — меня ждали господа из политического отдела криминальной полиции. Вот, собственно, и все. — Тогда у меня будет к вам ряд вопросов. Во-первых, в какой бар вы собирались поехать? — В «Эврику». — Вы были там? — Конечно. — Кто это может подтвердить? — Кельнер… — Вы там были один? — Нет. — С кем? — Я не буду отвечать на этот вопрос. — Вы были с женщиной и не хотите, чтобы об этом узнала ваша жена? Понимаю. Если мне потребуется, я смогу увидеть эту женщину? — Это сопряжено с определенными трудностями… Вы должны понять нас… — Вы встречали в баре кого-нибудь из друзей или знакомых? — Не помню. Кажется, не встречал. Нет, не встречал… — Показаний одного кельнера недостаточно. Мне нужны два показания. Хорошо, мы к этому вернемся позже. Когда вы приехали в бар? — Я не помню. Точного времени я не помню. — Я и не спрашиваю у вас точное время. Примерно в котором часу вы туда приехали? — Что-то около двух. — Как вы добирались до «Эврики»? — Я ехал туда на своей машине. — Вы заезжали за тем человеком, с которым были в баре? — Нет. Мы встретились у входа. — Ваша подруга… Тот человек, который был с вами в баре, добирался туда на такси? — Нет. — На своей машине? — Скажем, так. — Господин Люс, этот ответ меня не удовлетворяет. — Вы обещали не касаться этого вопроса. — Я не спрашиваю имени и фамилии вашей подруги… пока что… Я задаю вопросы, связанные с обстоятельствами дела. На чем она приехала к «Эврике»? На своей машине? — Нет. — На машине мужа? — Да. Но не надо этого нигде отмечать. — Вы сказали, что Ганс пришел к вам «что-то около часа»… Постарайтесь вспомнить когда. В половине первого? В двенадцать сорок? — Скорее всего это было в половине первого. А может быть, даже двадцать минут первого. Пожалуй, так точнее всего. Он пришел в двенадцать двадцать, потому что я минут за пять перед тем выключил ТВ, когда кончили передавать новости. — Сколько времени вы с ним разговаривали? — Несколько минут. — И потом уехали? — Да. — Вы никуда не заезжали по пути в бар? — Нет. — Сколько времени вы ехали до бара? — Не помню. Это не очень далеко… — Полчаса? Больше? — Ну что вы! Минут пятнадцать… Движения на улицах нет… Минут пятнадцать… — Значит, в «Эврику» вы попали в час десять, час двадцать? — Нет. Там я был без пяти два. Это я запомнил: часы у входа в бар очень большие, с какими-то странными, запоминающимися стрелками. — Ясно. Хорошо. Спасибо. Теперь я попросил бы вас рассказать мне, о чем вы беседовали с Дорнброком. — Я же сказал — об искусстве. Это был странный разговор. — Это меня очень интересует, господин Люс. — Он спросил меня, по-прежнему ли я отношусь к нацизму или меня сломали. Я ответил, что к нацизму я отношусь по-прежнему и что меня не доломали, но сейчас, сказал я ему, главная опасность, которая угрожает человечеству, не нацизм, а развитие техники. Вокруг земли — плотный слой отработанных газов. Заводы, которые делают для растущего населения мира машины, самолеты, атомные бомбы, хрусталь и полотняные рубашки, отравляют атмосферу и нагревают ее, и скоро начнется таяние снегов на полюсах и новый потоп, а при потопе люди ищут бревна для плотов… Он спросил меня, не хотел бы я продолжить свою картину о наци… У меня был такой фильм… — Я смотрел ваш фильм, — перебил его Берг, — дальше, пожалуйста. — Я ответил, что такие фильмы не дают денег. Нет, нет, я имею в виду не наживу, а просто-напросто базу для следующей работы… Я сказал ему, что устал рисковать, всякий риск рано или поздно убивает в художнике творца, то есть непосредственность, и превращает его в политика или в торговца, что еще хуже. И он вдруг предложил мне денег, огромную сумму денег. Я спросил его, какой фильм он предлагает мне снять. Он ответил, что сначала должен заручиться моим согласием. Он выписал мне чек на сто тысяч марок. Я сказал ему: «Порви этот чек. Я перестал чувствовать, что моя драка против наци нужна здесь хоть кому-то. Солдатом быть хорошо, когда знаешь, что ты нужен. А я здесь не нужен. Мир сейчас можно заставить рассуждать, отойдя от частных проблем. Надо выходить на общее, главное, что волнует планету, человечество, а не нас одних». Вот, собственно, и все. — Следовательно, вы ему отказали? Вы отвергли его предложение сделать фильм, сюжет которого вам неизвестен, но который должен быть обращен против нацизма? — Да. В общем, это надо понять именно так. — Он сам порвал чек? — Нет. Это сделал я. Он уже выпил полбутылки и стал пьяным. Он блевал, он вообще-то не умел пить… Я, говоря откровенно, не верю в устойчивость оппозиции миллиардерских сынков, хотя Ганс был славный парень. Знаете, тем, у кого папа имеет власть, можно поиграть в оппозицию — иногда. Мне же этого делать нельзя. Мне надо постоянно лавировать… — Лавировать? Но вы ведь выступаете с откровенно левых позиций в своем творчестве… — Я не отказываюсь от этих моих позиций. Иногда, правда, сниму какую-нибудь сусальность — для равновесия. Но Ганс предлагал мне сделать фильм… Как это он сказал… «Который взорвет здесь всех и вся. Я дам тебе такие материалы, которые не известны никому в мире». Я сказал ему: «Старикаша, ты поспишь часок-другой, а завтра мы с тобой договорим все это на свежую голову, без виски». И уехал. — Кто должен был позвонить ему и почему он дал именно ваш телефон? — Я не знаю. — Вы достаточно полно воспроизвели ваш разговор с Гансом? — Да. По-моему, да. — Больше он ни о чем не говорил с вами? — Нет. |