Онлайн книга «Бриллианты для диктатуры пролетариата»
«В 17.50 Шмельков вышел из магазина и отправился пешком на Театральную площадь. Там он зашел в столовую Второго дома Советов в бывшем „Метрополе“, получил по талону обед, а после долго прогуливался по улицам, изредка смотря на свои часы — серебряные, неправильной формы. Ни с кем не беседовал, в подъезды не прятался и не оглядывался в целях проверки. В 19 часов он вошел в дом 6 на Дмитровке, в квартиру гр. Кропотова». «В 18.35 Газарян, зайдя домой, взял письмо из почтового ящика и, пробыв в квартире не более пяти минут, отправился пешком на Дмитровку, в дом 6, к некоему Кропотову Николаю Капитоновичу». Мессинг отложил в сторону эти только что полученные донесения своих сотрудников. Он долго сидел, тупо уставившись в список телефонов, положенных под стекло на его большом столе. Перед его глазами стояло лицо Газаряна: он беседовал с ним примерно месяц назад о том, в какой мере налаживается работа в Главном хранилище ценностей республики. «Что же это такое, — горько думал Мессинг, — что же творится?! Кому тогда верить, если не Газаряну, который требовал смерти всем, кто грабит республику? Если он был врагом перед тем, как пришел к нам, если он маскировался — это плохо, но это еще полбеды, а если он стал таким, получив возможность воровать золото? Неужели в золоте действительно заложена какая-то магическая, страшная сила? Неужто люди перед ней бессильны?» Сорокин за этот день сдал в лице, но глаза его сияли сейчас и щеки горели нервным, синеватым румянцем. Мессинг заметил, что румянец казался неестественно ярким из-за того, что мелкие сосуды на щеках Сорокина были багровыми. — У тебя как с давлением? — спросил Мессинг. — Нормально, — ответил тот. — Ну что? — Ничего… — Я ничем больше помочь не могу? — Я тебя для этого и вызвал. Не спал еще? — Какое там спал… — Это зря. Без сна замучаешься. — Когда мы всех их возьмем — тогда высплюсь. Мессинг отметил, как Сорокин сказал — «мы их возьмем». — Слушай, Сорокин… Ты не думай, что если ты нам помогаешь, то на трибунал я тебя не выведу. И я не убежден, что трибунал сохранит тебе жизнь… — А я жизни не хочу, — очень искренне ответил Сорокин. — Она мне мерзостна, и сынишке будет в тягость. — Ты Прохорова хорошо знаешь? — Пили вместе… — Ты сможешь с ним увидаться? — Не понимаю… — На Мерзляковском, у Розы, сможешь его принять? — Смогу. Для дела — смогу! — Не сорвешься, не переиграешь? — Нет. — С тобой будет Роза… Это наш товарищ… Угощение там будет, выпьете как следует, только не сорвись, всю игру тогда нам сломишь… — Я пить не буду. — Ну, привет тебе! Раньше-то пил? — Пил. — А теперь не будешь? Так нельзя. Ты и сейчас должен будешь с ним пить… И попросишь его от имени Тернопольченко, чтобы они выдали половину суммы драгоценностями. Причем попросишь, чтобы драгоценности были следующие: бриллианты, изумруды и золото — в браслетах, монетах и часах. Мессингу было важно посмотреть, как себя будут вести Кропотов и Газарян, куда потянутся связи. С этим своим планом он, закончив беседу с Сорокиным, пошел в соседнее здание — к Уншлихту и Бокию. — Здравствуй, Сорока, — сказал Прохоров, крепко пожимая руку секретарю. — Ну, что? Оклемался или еще хрипишь? — Оклемался, Константиныч, заходи. — Я про эту Розу не слыхал. Где она? — Скоро придет. Новенькая… — А в работе как? — спросил Прохоров. — Толк понимает? — Ничего в работе, — ответил Сорокин, пропуская Прохорова в комнату, — работает хорошо, с огоньком. — Ого, откуда коньяк-то? — протянул Прохоров, оглядывая стол, заставленный бутылками, салом, вареной картошкой и рыбой. — Ничего живешь! — Давай по маленькой? — Давай. Только сначала расскажи, как прошло? Стенки надежные? Сорокин кивнул головой налево: — Там ванная… Не работает с революции, а здесь пустая комната — какой-то военный живет, его в Туркестан угнали. Одни мы тут сейчас. Именно в этой пустой комнате сейчас сидели помнач спецотдела ВЧК Владимир Будников и Галя Шевкун, игравшая роль Розы. Прослушивался даже шепот. Будников очень хотел курить, но опасался, что в комнату к Сорокину просочится дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусывая мундштук. — Ну, так как он? — спросил Прохоров. — Не куражился? — Тяжело было… Сначала я решил, что влип. — Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет. — Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце. — Будь здоров, Сорока. — Твое здоровье, Константиныч… — Сам чего не пьешь? — Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо — а потом сразу валит, а Розка — она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода — я эмансипированная…» Прохоров захохотал: — Ты что, серьезно к ней присох? — Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси… — Как ты уговорился-то с ним? — Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки. — Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие? — Сказал, что деньгами все не возьмет. — Это как? Ему и для родителей гроши нужны… — Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину — бриллианты и сапфиры, половину — золото, в браслетах, кольцах и монетах. Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся: — Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?! — Ты такой же, — сказал Сорокин. — Не лучше… Будников быстро взглянул на Галю и кивнул ей головой: — Пора. Я боюсь, он сейчас развалится… Иди, Галка. — Ты это чего? — удивился Прохоров. — Я-то здесь при чем? — При том… К стенке ставишь работягу, когда он пуд хлеба уворует, а здесь миллионами вертишь — нет разве? — Сорока, ты чего? — Ничего… Я еще хуже, не обо мне речь… Дверь отворилась без стука… — Здравствуй, Сорока, — сказала женщина, сверкнув цыганской, быстрой улыбкой. — Без меня гуляете, мальчики? |