Онлайн книга «Аукцион»
Ростопчин обернулся к Степанову: — Ты не говоришь по-французски? — Нет. — Я не помню, знает ли Франсуа английский... Ладно, в конце концов, будешь говорить мне, я переведу. Он набрал номер, попросил к аппарату мадам Фрелль, долго поздравлял ее, называл «маленькой попкой», обещал прилететь в Париж на уик-энд в конце следующего месяца, потом попросил Франсуа; сразу же перешел к делу: — Слушай, ты говоришь по-английски? Слава богу, я передам трубку моему другу, он изложит суть дела, а ты дашь ему бесплатный совет. Если же ты стал скрягой и не работаешь без гонорара, я прилечу в Париж, отвезу в «Крэйзи хорс», куплю тебе самую дорогую девку за семьсот франков, которая умеет все, и мы будем квиты. — Он протянул трубку Степанову. — На, Митя, этот Франсуа — гений юрисдикции, только не говори сумбурно, старайся быть последовательным. — Добрый вечер, — сказал Степанов, — я хочу вам объяснить суть дела. В русском музее была похищена картина известного художника Вруб... — Простите, но вы не представились, — перебил его Франсуа. — Меня зовут Степанов, я русский литератор. — Давно живете на Западе? — Я живу в Москве. — Можно попросить князя? Степанов протянул трубку Ростопчину, шепнув: «По-моему, он боится говорить со мной». Ростопчин поморщатся, досадливо махнул рукой: не пори чепухи. — Франсуа, это мой друг... Что? Нет... Да, уверен. Значит, у меня есть основания... Нет, я не пойму тебя... Что? — Он долго слушал то, что ему говорил Франсуа, потом перебил его; голос стал сухим каким-то простуженным. — До свидания, Франсуа, я раздумал приезжать к тебе... Положив трубку, он сказал, ни на кого не глядя: — Он выставил свою кандидатуру... Ему неудобно... Грешев заметил: — Будь проклят тот час, когда умер де Голль... Ростопчин посидел в задумчивости у телефона, потом снова начат листать свою книжку; позвонил в Люксембург: — Мадлен? Здравствуй, это я. Спасибо. А ты? Чудесно. Где Александр? Слава богу! Передай ему трубку, у меня срочное дело... Здравствуй, «Кинжал», это «Эйнштейн». Ничего. А ты? Да неужели? Молодец. Слушай, я передам трубку русс... советскому писателю Степанову. Он только что из Москвы, на пару дней... Он мой друг... Ему... нам нужна консультация. Ты можешь его выслушать? Спасибо, я был уверен. Ты говоришь по-английски? Ничего страшного, он тоже не миссис Тэтчер... Ростопчин облегченно вздохнул, передал трубку Степанову: — Это адвокат ведущих банков; дьявол; знает все. — Добрый вечер, мистер «Кинжал». — Степанов отчего-то улыбнулся трубке. — Я буду излагать дело по пунктам. Можно? Спасибо. Итак, в сорок втором году нацисты вывезли из Ровно три тысячи девятьсот сорок три картины европейских и русских мастеров. Картины исчезли. Да. Ни одну не нашли. Да. Но завтра на аукционе к продаже выставлено полотно нашего художника Врубеля, кото... Что? Я проспеленгую: «В», как «Вена», «Р», как «Рейкьявик», «У», как «Умберто», «Б», как «Брюссель», «Б», как «Европа», «Л», как «Лондон», — быстро говорил Степанов. — Да, конечно, от слова «врубать»... Впрочем, по-польски его фамилия значит «Воробей». Полотно было вывезено из Ровно двенадцатого июля сорок второго года, об этом есть соответствующий документ... Да, советский... На обратной стороне холста, возможно, сохранились цифры «12-764». Это клеймо айнзац-штаба рейхсляйтера Розенберга. Да, именно тот... Нет, он был рейхсминистром восточных территорий в то время... Да, увы, это все, что у нас есть... Мы намерены заявить в Сотби, что картина похищена, и потребовать ее возвращения... Нет... Больше ничего... Сегодня должны были прийти документы о тех людях, которые паковали картину, увозили ее в рейх, передавали на хранение в соляную штольню, с описанием и распиской, но, к сожалению, мы эти бумага не получили... От немца... Его зовут господин Золле. Нет, с Запада... Почему? — Степанов закрыл мембрану ладонью, шепнул: — Он говорит, что наши документы совершенно недостаточны... — Спроси его, что будет, если мы заявим о факте хищения, — сказал Ростопчин. — Не спрашивайте об этом. — Грешев покачал головой. — Лучше я вам поясню, что может стать, если вы выступите с таким заявлением... — Пожалуйста, спроси, что может быть, — Ростопчин повторил раздраженно, а потому особо учтиво. — Хорошо, а если все-таки я заявлю завтра в Сотби, что они торргуют краденым? — спросил Степанов. — Сотби — могучая фирма, — ответил «Кинжал». — Они работают наверняка. Здесь что-то не так... В лучшем случае картину снимут с торгов и назначат экспертизу, в худшем — вас привлекут к суду за злонамеренную клевету; штраф может быть ошеломительным. — Сейчас, минуту, я передам князю, минуту. — Экономь время, — сказал Ростопчин, — дай мне трубку, я его поблагодарю; я тебе весьма признателен, «Кинжал», целуй своих, жду в гости, до свидания, ты был очень любезен. Положив трубку, спросил: — Ну? Что он сказал? — Либо экспертиза, либо суд с последующим штрафом, — ответил Степанов. — Не верю, — отрезал Ростопчин. — Ты никого не оскорбляешь, ты просишь провести расследование... — Милостивые государи, — проскрипел Грешев, — вам ничего не говорит фамилия Деринг? — Из филиала «Дрезденер банк» в Швейцарии? — спросил Ростопчин. — Хайнц Деринг? Грешев поднялся со своего царственного стула, подошел к стеллажу и достал одну из бесчисленных папок: — Я боюсь смерти только потому, что жалею все эти ценности. Кому они попадут? Внуки пустят с молотка, они не говорят по-русски, а уплатят хорошо... Если бы все ушло в один институт хотя бы... Нет, не Хайнц... Его зовут Александр, врач из Освенцима... — А при чем здесь Освенцим? — Ростопчин пожал плечами. — Скоро полночь, у нас нет времени, надо найти какого-нибудь британского юриста, заинтересовать прессу, надо что-то придумать, завтра будет поздно... — Наберитесь терпения, князь, — сказал Грешев. — Я займу у вас десять минут — даже с чтением выдержек из судебного процесса... — Давай послушаем, Женя, — попросил Степанов, — десять минут ничего не решают... — Итак, — начал Грешев, — в середине шестидесятых годов некий американский писатель выпустил книгу о врачах-изуверах, которые работали в Освенциме. Среди прочих было названо имя доктора Деринга, участвовавшего в двадцати тысячах операций на несчастных — без наркоза, в экспериментальных целях; часть людей была подвергнута кастрации, женщин — опять-таки в экспериментальных целях — обрекали на бесплодие. Доктор Деринг — он поселился в Лондоне после войны — обратился в суд, требуя привлечь к ответственности автора и его издателей за клевету... — При чем здесь это? — снова поморщился Ростопчин, листая свою телефонную книжку. |