
Онлайн книга «Петровка, 38»
![]() — Не знаю. — А ты п-подумай… — Я думал… — Водка, Л-леня… Пить не умеешь — глотай кефир. Ненавижу пьяниц. — Это вы все про меня? — спросил Ленька. — Отчасти, — улыбнулся Садчиков, — но ты еще н-начинающий алкаш. — У меня начало оказалось концом. — Как на торжественно-траурном заседании излагаешь, — снова улыбнулся Садчиков, — ты проще г-говори, это с-сближает. Мы ж с тобой условились… Проще из-злагай… — Так я ж просто и говорю. В жизни больше водки не выпью. — Ну, зароков вслух не давай, не н-надо. Ты про себя больше ст-тарайся. Вслух — все легко. У нас одного товарища в управлении прорабатывали на с-собрании. За дело, правильно прорабатывали. А он потом вышел на трибуну — и айда себя помоями обливать. «Я, — говорит, — и т-такой и с-сякой, я и негодяй, я и слепец…» А потом — фьюить! «Все, — говорит, — о-осознал, все понял и вас, — говорит, — благодарю». Даже, представь себе, хлопать ему н-начали. А по-моему, он подонок. Если б он выш-шел на трибуну и минуты две просто-напросто помолчал и в глаза людям посмотрел, — куда как п-правдивей это все было бы, честное слово. Садчиков легонько подтолкнул Леньку в бок и показал ему глазами на парня, шедшего им навстречу. У парня был шрамик на лбу и половину лица занимали большие зеркальные очки. — Нет, — сразу же ответил Ленька, — не он. — Тише, — поморщился Садчиков, — г-головой качни, и достаточно. Он отошел на самый край тротуара, вытянул руку по направлению к витрине магазина, мимо которой шел парень в очках, и сказал Леньке: — Смотри, как к-красиво «Березку» отделали, а? Ленька не понял и переспросил: — Что? — Красиво, говорю, в-витрину отделали, — ответил Садчиков и пошел дальше. А оперативник, который был рядом с Костенко, заметил знак Садчикова, быстро перебежал улицу и двинулся следом за парнем в зеркальных очках и с маленьким шрамом на лбу. Росляков вернулся в управление к девяти часам. Он объездил десять спортивных обществ и отобрал фотографии всех высоких тренеров от двадцати пяти до тридцати лет, у которых когда-либо была кожаная куртка с желтой «молнией» и с потертыми манжетами на рукавах. Почему-то именно эта деталь — обтрепанные манжеты, — о которой ему рассказал рыжий геолог Гипатов уже в передней, провожая, врезалась Рослякову в голову и никак не давала покоя. Ему казалось, что именно по этой детали он должен выйти на второго преступника. Споря с самим собой, он думал: «Шерлокхолмовщина заедает. Манжеты, видите ли! Еще пушинку мне надо для полноты картины. Ребята засмеют, если узнают…» Он настойчиво отвергал эту «манжетную шерлокхолмовскую версию», но она неотступно сидела у него в голове. Впрочем, Костенко всегда спорил с теми, кто потешался над Шерлоком Холмсом. «Это от интеллектуальной недостаточности вы на англичанина нападаете, — говорил он. — Дедуктивный метод в ваши годы не проходили, его, наверное, считали буржуазным и идеалистическим… А мозг тренировать надо… И Конан Дойль именно к этому призывал своих читателей… И потом это благородно-отважный сыщик… Шерлоку Холмсу даже памятник стоит в Лондоне. А у нас про майора Пронина рассказывают анекдоты и если милиционеру нужен свидетель, бегут люди, как лани… Конан Дойль был логик, это качество не столько врожденное, сколько благоприобретенное, в нашей работе необходимое, а мы от него, как черт от ладана…» Росляков спустился к дежурному и спросил: — От Садчикова нет ничего? Дежурный ответил: — Молчит. — Может быть, мне туда подключиться? — сказал Росляков. — Пожалуй, лучше вам быть здесь. — Пожалуй, — согласился Росляков, — я пойду перекушу на полчасика, ладно? — Валяйте… — Если оттуда позвонят — я в буфете. Ленька спросил: — Может быть, немного посидим? — Это ночью, — ответил Садчиков. — Ноги отваливаются. Садчиков остановился и сказал: — А ну, п-покажи! Никогда не видел, как н-ноги отваливаются. Ленька улыбнулся. — Знаете, — сказал он, — я хотел у вас попросить совета. — Это можно. — Что мне делать? — Смотреть по сторонам, — ответил Садчиков. — Я не о сегодняшнем дне. — Ах, так… Ну что ж… По-моему, надо хорошо сдать эк-кзамены — и сразу на завод. Чтоб до суда тебя р-рабочие успели узнать, понимаешь? — А судить все равно будут? — Почему «все равно»? — Ну, потому что я с вами хожу, помогаю… — Так ты уходи. Милый мой, если т-ты только для суда нам помогаешь, тогда т-топай домой. — Я хожу с вами не для суда! — Ну, извини, з-значит, я тебя не так понял. — Просто я думал, что судят преступников, а настоящий преступник никогда не будет помогать искать вам своего сообщника. — Милый мой, ты не п-представляешь себе, как ты не прав. И попросил я тебя помочь просто потому, что думаю о т-тебе неплохо, понимаешь? И потом стихи у тебя хор-рошие. Больше ничего не написал? — Нет. Садчиков показал глазами на парня, который шел с забинтованным лбом. Ленька отрицательно покачал головой. — Напишешь, — закурив, пообещал Садчиков. — Я отчего-то верю, что ты много напишешь. — Когда на заводе писать? Там надо успевать поворачиваться. — Ты знаешь, что такое им-мпульс? — спросил Садчиков. — Знаю. — Так где у тебя будет больше импульсов для т-творчества — на заводе, когда надо только успевать поворачиваться, или в полном спокойствии, дома, когда все тихо и птички щ-щебечут? — Не знаю. — А я знаю. Вот у меня когда б-башка особенно здорово соображает? Когда все решают минуты, когда очень т-трудно, когда надо принять только одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени, оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У п-поэтов так же. — У поэтов иначе. — Не может быть. — Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился. — Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет. — Нет. Сердце — оно и на заводе и дома одинаковое. — Разное, — возразил Садчиков. — Завод — он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод — это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы — великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь — какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только. |