Онлайн книга «Экспансия-1»
— Ты попросишь свою горничную купить мне билет на поезд? — Нет. — Почему? — Потому что я очень не хочу, чтобы ты уезжал. — Я тоже не хочу. Но я вернусь. Если хочешь, навести меня в Мадриде. У меня теперь сносная квартира. — Конечно, хочу. Я бы навестила тебя и в подвале. — Спасибо, — он погладил ее по щеке, она нашла губами его ладонь, поцеловала ее, замерла. — Господи, какое это счастье, что я вижу тебя… Я так металась после того, как ты уехал, так искала кого-то, кто хоть в малости б на тебя походил… Никто не поверит, скажи я, что ты не спал в моей постели… Какие глупые мужчины, какие они все мнительные и слабые… Но я все равно положу тебя к себе, — улыбнулась она. — Сейчас ты просто так от меня не отделаешься. — Ты думаешь, я откажусь? — улыбнулся Штирлиц. — Я не откажусь. Только боюсь тебя огорчить, я плохой любовник… — Откуда ты знаешь, что такое хороший любовник? У женщин все это совсем по-другому, чем у вас. Вам самое главное то, а нам всего дороже, что до и после. — Тогда я подойду, — снова улыбнулся Штирлиц. — До и после гарантирую. — Тебе лучше? — Конечно. — Ты рад меня видеть? — Да. — На твоем месте испанец ответил бы «очень». — Но ведь я не испанец. — Сделать тебе кофе? — Не надо. Побудь, рядом. Она вздохнула: — Это у тебя называется «побудь рядом»? — Я извращенец. — Знаешь, почему я влюбилась в тебя? — Вот уж нет. — Потому что ты вроде девушки. Такой же застенчивый. — Да? — Конечно. — А я почему-то казался себе мужественным, — улыбнулся он. — Это само собой. Но ведь ты всегда старался скрывать свою силу. Ты играл все время, и со мною тоже играл, но только нельзя играть с женщиной, которая влюблена. Она все знает и чувствует. Как секретная полиция. — Секретная полиция считает, что она знает, а на самом деле ни черта она не знает, потому что собирает сплетни у других, а каждый живет своими представлениями, а человеческие представления такие разные, так много вздорного в их подоплеке… К тебе приходила секретная полиция после того, как я уехал? — Меня вызывали. — Ты, я помню, дружила с итальянцами… Тебя вызывала их секретная служба? Или испанская? — Немецкая тоже. — Да? Черт, странно. Чего им было от тебя надо? — Они спрашивали о тебе. — Я понимаю, что не о Гитлере. — Кто у тебя бывал… О чем вы говорили… Что ты любил есть. Какие песни слушал по радио. — А что ты им отвечала? — Я говорила им неправду. Ты любил испанские песни, а я Отвечала, что ты слушал только немецкие. Ты ел тортилью и очень хвалил, как я ее готовила, а я говорила, что ты просил кормить тебя национальной кухней. — Какой именно? — Немецкой. — Я понимаю, что не японской. Но ведь они спросили тебя, что я более всего любил в немецкой кухне, нет? — Конечно. Я ответила, что ты обожал капусту и жареное мясо. — Какое мясо? — снова улыбнулся Штирлиц. — Ну, конечно, мясо быков. Вот так благими намерениями стелят дорогу в ад, подумал Штирлиц. Они поняли ее ложь, когда она сказала про мясо быков, потому что истинный немец больше всего любит свинину — постную, жирную, неважно, но — свинину, только аристократы предпочитали седло косули или вырезку оленя. Вот почему Холтофф так долго расспрашивал меня, какое мясо я более всего люблю и какие песни предпочитаю слушать. Какое тотальное недоверие друг к другу! Какой страх был вбит в людские души Гитлером, как быстро смогли умертвить такие категории, как вера и дружество; каждый — с рождения — считался потенциальным изменником… Но ведь если идея Гитлера — как они вопили на каждом углу — самая истинная, отчего же изменять ей?! Каков резон? Нет, все-таки они ни во что не верили, сказал себе Штирлиц; тотальный цинизм; мало-мальски думающие все знали про бред безумного фюрера, но служили ему, понимая, что дороги к отступлению нет, отрезана; «я — замазан, значит, и остальных, тех, что ниже, надо постепенно превратить в пособников, замарать кровью, приучить к недоверию и подозрительности, только это гарантирует постоянство нашей неконтролируемой, несменяемой, сладкой власти». — Покормить тебя, Эстилиц? — Лучше побудь со мной, зеленая… То есть посиди рядом… Я так должен говорить, нет? — Говори как хочешь… Это такое счастье слышать твой голос, он у тебя какой-то особенный. Он снова погладил ее по щеке; музыка кончилась, диктор начал зачитывать последние известия; прыжок цен на доллары в Цюрихе; новая демонстрация Кремля на пути к мировой агрессии, предполагаемый приезд русской дипломатической миссии в Аргентину и негативная реакция со стороны Белого дома на этот шаг правого националиста Перона, погода в Андалусии… Штирлиц рывком поднялся, не успев испугаться, что снова разольется боль, обмен дипломатическими миссиями между Аргентиной и Москвой. Вот оно, спасение! Не Харрис, это миф, ему опасно верить потому, что слишком раним и слаб на излом, поддается влиянию, оттого, что хочет быть суперменом, не игра в прятки с Полом, за которым сокрыта какая-то тайна, нет, именно Аргентина! Надо сделать так, чтобы Пол или ИТТ, какая разница, стали заинтересованы в моем откомандировании в Буэнос-Айрес. Надо до конца понять, что им от меня нужно, потом подставиться, а затем уж навязать свое решение — «я выполню все, что вам надо именно в Аргентине, там у меня связи, я найду связи, я сделаю то, что вы задумали»… Только не торопиться, только подвести их к такого рода мысли, только выдержка, пружинность, анализ… — Что ты, Эстилиц? — Ничего, — ответил он. — Очень вдруг захотелось перекусить. Ты умница, ты чувствуешь меня лучше, чем я себя. Что у тебя есть, зеленая? Чем ты можешь меня угостить? — Ты, конечно, хочешь получить тортилью? Или вкусы изменились? — Вкусы, как и характер, не меняются. — А еще у меня есть прекрасный, темно-красный, очень сухой хамон, прислал дон Антонио, помнишь его? — Главный фалангист? У него мясная лавка возле Пласа-Майор? — Да. Милый человек, добрый, у него большое сердце. — Сердца у всех одинаковые. Наверняка он стал присылать тебе хамон после того, как у него умерла жена… — Откуда ты знаешь? — Я не знал. Просто я построил логическую схему и вышло, что у него нет иного резона присылать тебе хамон, кроме как через это подкрасться к твоей спальне. |