Онлайн книга «Противостояние»
— Может, билет тебе на завтра прокомпостировать? — предложил Кротов. — Слышь, Михаил? — В городе, — сквозь сон ответил тот. — Там пор… про… поркомпостирую. …Кротов поднял его на второй этаж, отметил для себя табличку на двери: «Журавлев Р. К.», сбежал вниз, чтоб не попадаться этому самому Журавлеву на глаза, замер внизу, на площадке, услышал женский голос: — Мишенька, откуда ты?! Да какой пьяненький… Дверь захлопнулась, Кротов вознесся наверх, приник ухом к двери — фанера, сопение слышно, не то что голоса. — Улетишь завтра или послезавтра, погости у нас, — говорила женщина. Мужской голос — хмурый, недовольный: — Григорьевы спрашивали, Дора тобой интересуется… — Погоди ты со своей Дорой, — возразила женщина, — лучше накрывай на стол. Пошли, Минечка, пойдем, масенький, ох, какой же пьяненький ты, смотри не засни… — Диана, не при мне хотя бы, — услышал Кротов горький, отчаянный голос мужчины и осторожно пошел вниз. …Он рассчитал все. Маршрут малыша от Журавлевых к Григорьевым проследил. Его самого, Кротова, малыш, конечно же, не помнил, поэтому в такси прыгнул, словно козлик — веселый, ручкой махал провожавшим. Второй мужик, что вышел на улицу с Григорьевыми и здоровенной бабой, помог устранить неполадку. Кротов нарочно свечу подвывернул, мотор не заводился, мужик сообразил, подтянул. Поехали на тот именно рейс, который закомпостировал Минчакову мужик с жалостливым голосом, Журавлев, у которого жена Диана: его Анна довела до кассы, стояла за ним в очереди, все видела и слышала. Когда тронулись — Минчаков сказал, чтоб шеф завез его на Пролетарскую («к Журавлевым», понял Кротов), взял с собою портфель, махнул наверх, пробыл там минут двадцать. Свет в окнах Журавлевской квартиры так и не зажигали. Вернулся, с портфелем и чемоданчиком, шальной какой-то вернулся, на губах улыбка замерла, сказал, мол, посылку передали, и запел вдруг, безголосо запел, так от счастья поют… При выезде из города Кротов спросил: — Возьмем попутчицу? Анна стояла на обочине с чемоданом и вещмешком, руку тянула, пританцовывая, мол, опаздываю на самолет. — Чего ж не взять, возьмем, — согласился Минчаков. Анна села сзади, Кротов рванул с места, снова мысль засверлила: «Может, не надо, к черту», — но он заставил себя медленно считать метры: на цифре «сто» Анна должна была ударить малыша топориком по темени. Как раз на «сотне» есть хороший съезд с шоссе на проселок, все рассчитано… Все, да не все. Деньги у малыша были, остались две тысячи, аккредитивов на пятнадцать тысяч, а самородка не было, как ни искали. Разрубил малыша быстро, сунул в мешок, мешок — в багажник; голову — в резиновый мешок, туда Анна заблаговременно положила камни, бросили в реку; съехали на третий проселок, мешок закидали снегом, валил крупный, мокрый, третий день валил; чуть поодаль снегом же закидали морскую офицерскую шинель — для ложного следа, пусть морячка ищут… Вернулись в город; Кротов заехал к себе, вернулся быстро, Анну высадил возле ее дома, сказал, чтоб потихоньку собиралась; подъехал к дому Журавлевых, в подъезде надел демисезонное пальто, каракулевую шапку, приклеил усы, купленные Анной в магазине «Актер», когда летали в Ригу с пересадкой в Москве, позвонил в дверь; открыла женщина — высокая, красивая, ее он не видел, она из дома не выходила, пока Минчаков был у них, такая же высокая, как та баба, которая его на проходной целовала, только эта стройная, а та как бочка. — Вы меня извините, — сказал Кротов, — я от Миши Минчакова… Он не решился сам… Рейс снова отложили… Словом, вы понимаете, он спьяну сделал вам подарок, который не имел права делать… Это полагается сдавать государству… — А… вы… кто? — Я директор его прииска, Караваев, Антон Иванович, он, видимо, говорил вам… — Ничего он мне не говорил! Рома! — закричала вдруг женщина. — Выйди же сюда! Вышел Журавлев, развязывая галстук, видимо, только что вернулся с работы, тихо спросил: — В чем дело? Кротов долго смотрел на женщину, потом, не отрывая от нее глаз, сказал, чувствуя, как дергающе отсчитывает где-то внутри секунды: — Вы убеждены, что я должен посвятить в это дело вашего супруга? Или позвонить в милицию? Кротов на мгновение опустил глаза и вдруг увидел женские меховые сапоги: они были мокры, и пальто было мокрое. «Все, — понял он, — пока я его вез, она свое дело сделала, из дома унесла». — Звоните в милицию, — сказал Журавлев потухшим голосом, — звоните. Проходите, пожалуйста, в комнаты… — Я лучше привезу сюда Мишу, — сказал Кротов, — я оплачу его убытки за билет и привезу сюда. Или поедемте со мною… — О чем он говорит? — спросил жену Журавлев. — О чем вы говорите? Женщина, видимо, что-то почувствовала, неуверенность и страх Кротова почувствовала, поэтому повторила слова мужа: — Проходите и звоните. Мы с вами на аэродром не поедем. А что могло взбрести Мише в голову — я не знаю. Этого визита Кротов себе простить не мог. Поэтому и решил бежать стремительно, а так поступать в школе абвера его не учили… И не мог он себе того простить, что получил деньги за минчаковский билет. Копейку умел считать, а когда дело тысяч коснулось, потерял контроль, взял двести рублей, дурак! А все равно по аккредитивам получать, какие-никакие, а деньги, пятнадцать тысяч, да своих с Аниными тридцать, да золотишко, песочек… «Мало. Золото в цене скачет. Мало. На одного даже мало. Анна нужна — за ней профессия, считать умеет, про золото знает все, это сгодится там. Но — мало… Надо Анну в Смоленск отправлять, тамошние Кротовы всегда шли по ювелирной части. Анна узнает мне все. А там — решу. Только б знать. Я тогда силен, когда знаю…» — Гриш, а Гриш, — шепнула Анна ночью, после того, как из Коканда прилетели в Сухуми, получили по минчаковскому паспорту деньги и сняли себе комнату в маленьком домишке, в поселке далеко от моря, там и паспорт-то не требуют, а потребуют — на, бери, Минчаков я, Михаил Иванович, неси в милицию, очки с усами, неси, пусть узнают, они до лета ничего не узнают, там уж сугробы, чистый паспорт, чище, чем Милинко — он таким до мая будет, а до мая меня самого уж не будет здесь, ни меня, ни Анны. — Гриш, ты чего, спишь? — Не «чего», а «что», — машинально поправил ее Кротов. — Гриш, у нас ребеночек будет… — Не будет у нас ребеночка. Нельзя нам. Аборт сделаешь. — Да ты привыкнешь, Гриш… Мне уж тридцать пять, тебя люблю больше жизни — как же без ребеночка? Да и аборт мне делать нельзя, врачи предупреждали… Ты чего, Гриш? — Ничего. Думаю, Анна. Думаю. «Спасибо бате: верно учил — «бабе не доверяй, нельзя, она без зла продаст, у нее натура такая особая, нам непонятная», — размышлял Кротов тяжело и горько. — А скажи я ей, что будем пробиваться за рубеж? Ведь хотел сказать, святой дух небось удержал. Умная, не отымешь, умная, а все одно не может понять, что тут нам не жить. Ну ладно, ну говорил я ей, что паспорт карлика вычищу, на нее переправлю, сработаю, умею это. Луигу спасибо, всеми почерками владел дворянин, на две руки, небось доносы в гестапо и с правой и с левой строчил… Эх… Снова один. Нужна ж ты мне, Анька, дура! Что ж ты себе приговор пишешь…» |