Книга И весь ее джаз…, страница 34 – Иосиф Гольман

— Ты мой хороший, — вынужден был сознаться профессор, прижимаясь щекой к его огромной счастливой морде.

Пес пережил катарсис и, от избытка чувств, выхватив из корзины первый, самый больший гриб, бросился с ним в лес.

— Стой, гаденыш! — вскричал оскорбленный в лучших чувствах профессор, но только треск в дальних кустах показывал, где несется сейчас Пупсик с сакральным грибом в зубах.

Это была катастрофа.

Местный леший, будто обидевшись, закрыл везуху до следующего раза. В утешение разбросав по мху множество больших и маленьких крепких свинушек.

Конечно, это тоже замечательный гриб. Предварительно отваренный и пожаренный в сметане с луком, он необычайно хорош с горячей печеной картошкой, даже мяса не надо.

Но не сравнить эстетическое удовлетворение от нахождения благородного гриба и свинушки.

Еще один, чисто житейский момент: корзинка будет выглядеть полной, если найти с десяток крупных белых. Либо — если собрать сотню свинушек. А ведь за каждой надо еще нагнуться! Ефим же Аркадьевич сгибаться никогда не любил. Ни в переносном, ни в прямом смыслах. С таким животом, как у него, лучше быть несгибаемым.

Отчаявшись собрать все наблюдаемые темно-желтые и крепкие свинушки, он прибег к старому испытанному средству: позвал жену. Наташка пришла не сразу. Она никогда не приходила сразу, если искала грибы. Но постепенно все же дошла до мужа, сопровождаемая двумя псами, огромным черным и просто большим тигровым.

— Наташ, я тут тебе свинушек нашел, — подарил он ей право собрать дары леса.

Наталья, усмехнувшись, поблагодарила — уж ей ли не знать маленьких хитростей любимого? Она легко наклонилась к устилавшему землю мху и принялась срезать крепенькие небольшие грибы, тоже абсолютно не тронутые червями.

Ефим Аркадьевич одобрительно посмотрел на округлые формы супруги и… ничего не сделал. Лет десять назад такое было бы невозможно.

А сейчас — увы. Лес, собаки. Надо будет подождать до дома.

Да, жизнь постепенно, но разительно менялась.

И проявлялось это не только в изменении либидо. Пока, к счастью, от повышенного до нормального. Но профессор прекрасно понимал, что на нормальном этот процесс не остановится. Может, заранее изучить все эти виагры?

Впрочем, гораздо больше его беспокоили другие изменения, не связанные с физическим состоянием.

Он, несомненно, мутировал нравственно.

Нет, конечно, он не стал негодяем. И вряд ли когда-нибудь им станет.

Более того, он остался порядочным человеком. В его, Береславского, собственной классификации порядочности.

Она была забавна и многократно проверена экспериментально.

Согласно этой теории, профессор делил порядочность окружающих на три неравные категории.

Первая — абсолютно непорядочные.

Их относительно немного. Это люди, для которых обмануть других — вроде праздника. Без лоха и жизнь плоха. С ними не то что в разведку, но и в кабак неприятно ходить. Однако вполне можно работать в бизнесе. С условием, что утром — деньги, вечером — стулья.

И еще, когда такие люди обманывают — испытываешь злость на себя, бестолкового, но не разочаровываешься в человечестве.

Ко второй категории Ефим Аркадьевич относил условно порядочных людей. То есть людей, чья порядочность не вызывает сомнений, но лишь при соблюдении каких-то условий.

Например — величина соблазна. Месячную зарплату не украдет, а годовую — уже пожалуйста.

Или вероятность разоблачения. Кассу автогеном вскрывать не будет, но если у человека выпадет кошелек, то условно порядочный страдальца может и не окликнуть. А деньги — просто присвоить. Правда, с учетом первого положения. Если его месячный профит — тысяча баксов, а кошелек выронила бабулька с пенсией в пять тысяч рублей, то окликнет. Ежели в портмоне буржуя может быть десять тысяч баксов — то присвоит.

В этом и заключается условная порядочность, прямо зависящая от условий эксперимента.

С такими людьми тоже можно работать. Даже, пожалуй, нужно, потому что таких людей — гораздо более половины всей популяции. Но, понимая их особенность, необходимо так наладить учет и контроль деловых отношений, чтобы не вводить их в соблазн. И, следовательно, помочь прожить жизнь честным человеком.

Третья категория — абсолютно порядочные. Люди, которые ведут себя честно не из-за страха наказания и не из рациональных соображений. А потому что в случае обмана кого-либо получат душевный дискомфорт, который отравит им все удовольствие от удачной сделки.

Таких людей было не больше, чем абсолютно непорядочных. И к ним Ефим Аркадьевич причислял себя и свое ближайшее окружение.

Не то чтобы эти люди в принципе не смогли бы что-то украсть. Скажем, если бы, не дай бог, ребенок Береславского голодал, а ему бы подвернулась возможность украсть курицу — конечно, он бы это сделал. Но профессор точно не станет красть просто ради того, чтобы еще более повысить свое материальное благосостояние.

В этом месте размышлений профессор аж лысину под капюшоном потер.

Получалось, что он все-таки тоже условно порядочный типаж. Однако менять свой классификатор пока не стал, лишь присовокупив к нему еще и знаменитую «пирамиду Маслоу». Абсолютно порядочные оставались в модернизированном классификаторе таковыми, если готовы были на бесчестные поступки только в случае прямых физических проблем — голода, болезни ребенка, спасения жизни и т. д.

Тут он к месту вспомнил объяснения знакомого раввина.

Скажем, почти любую заповедь можно нарушать ради спасения жизни.

В великий для иудеев пост Йом Кипур больные могут принимать лекарства, если пропуск опасен для здоровья.

В святую субботу могут работать врачи и пожарные, ради спасения человеческих жизней.

Если нет никакой еды, то, чтоб не умереть с голоду, можно есть свинину.

Интересно, что израильский солдат, попав в плен, не обязан хранить военную тайну. Потому что человеческая жизнь дороже.

Однако есть заповеди, которые нельзя нарушать никогда.

Например, если вас заставляют убить кого-то или изнасиловать женщину — то угроза вашей собственной жизни не будет оправданием для этих грехов.

В общем, подумав хорошенько, Ефим Аркадьевич с облегчением оставил себе звание порядочного человека.

Тем не менее отрицать произошедшие в его менталитете изменения было невозможно.

И речь не идет о стародавних мохнатых принципах, когда, скажем, в его семье инженеров слово «спекулянт» считалось ругательством. А «бизнесмен» — иностранным синонимом деляги, гешефтмахера и, в конечном счете, жулика.

Это переварилось достаточно быстро, вместе с пришедшим пониманием, что общество, лишенное предпринимателей и предпринимательства, — обречено.