Онлайн книга «Цвет боли. Красный»
Он смотрит в мои глаза, не отрываясь, а во мне все ухает вниз и замирает там от восторга и сладкого ужаса. Как кролик перед удавом… Я не знаю, что отвечать, потому что спорить не с чем, Ларс прав. Все сто принципов привлекательности вылетели из головы и возвращаться туда не собираются. — Где граница нормальности и приличий? Мне, например, очень хочется ласкать твою грудь, тебе — чтобы я это делал. Тело желает, но разум твердит, что это ненормально — позволять касаться груди малознакомому человеку. И если бы я не загнал тебя в жесткие рамки подчинения, да еще и в своем доме, ты ни за что не позволила мне залезть под рубашку и, тем более, целовать грудь в первые же дни знакомства. Я просто полыхаю огнем от слов Ларса. Его глаза не отпускают мои, Ларс словно гипнотизирует меня взглядом. — Ты даже самой себе не желаешь признаваться, чего именно хочешь, боишься, но я разрушу твои страхи. — Но… Я понимаю, что он прав, не будь вот этих соображений приличий, согласно которым отдаваться никак нельзя, нужно, чтобы тебя брали, я бы давно отдалась сама. — Тебе нечем возразить, потому что сейчас твоя грудь горит от желания моих губ. Но в мире строгой морали это означало бы развращенность, и ты предпочитаешь лучше терпеть, чем расстегнуть передо мной рубашку. Так ведь? Я мямлю что-то вроде «нельзя во всем потакать своим желаниям, это может далеко завести». Ларс хохочет: — Выдала-таки глупость! Как далеко, Линн? Далеко — это тебя в мою постель, а меня в твою? Но ведь мы же желаем этого! Только не ври, что нет. Я знаю, что ты не бросаешься на шею мужчинам, ни за что не позволишь кому-то делать с собой то, что делаю я, но меня-то ты хочешь. И я тебя безумно хочу. Сказать, что я полыхаю, значит, не сказать ничего. Он снова смеется: — И не красней, ты прекрасно знаешь, что я прав. Но твоя вредная гордость ни за что не позволит признаться, что ты этого ждешь и жаждешь. Даже самой себе признаться не позволит. Моя дверь открыта каждую ночь, но пока я не иду к тебе, ты сама ко мне не придешь. Я щажу твою гордость, и потому до сих пор не разложил тебя прямо на полу нагишом. Но мы с гордостью договоримся, у меня есть союзник. У меня перехватывает дыхание от перспективы быть разложенной руками Ларса на полу нагишом. Знал бы он, как я этого хочу! Но зачем-то интересуюсь: — Кто? — Вот даже сейчас вместо того, чтобы признаться, что хочешь того же, задаешь глупые вопросы. Союзник — твое тело. Я вынужу тебя слушать не только дурацкие правила приличия, но и собственное тело. Хочу, чтобы ты не стеснялась его из-за несоответствия каким-то чужим стандартам. Чтобы потакала его желаниям, шла у них на поводу, даже терпела боль из-за этих желаний. Зато какая сладость, когда тело получает удовлетворение!.. Я смущенно бормочу: — Какие у тебя познания и опыт… — Познания — да, опыта нет, но я научусь. Специально, чтобы соблазнить тебя, освою многое. — Зачем я тебе? Ларс недоуменно раскрывает глаза: — Что за дурацкий вопрос? Я признаюсь женщине, что принимаю ледяной душ, только чтобы не взять ее силой, а совратить постепенно, а она спрашивает зачем! — Ларс! — Это все, что ты мне можешь ответить? Правила приличия не позволяют сказать, что по полночи не спишь и желаешь того же? Ладно, я потерплю, но, соблазнив тебя, получу все сполна. И ты с удовольствием заплатишь. Пойдем, пора ужинать. И запомни, чем дольше ты будешь сопротивляться, тем дороже заплатишь. Он рывком поднимает меня на ноги и вдруг просит: — Но ты сопротивляйся, пожалуйста, это разжигает желание. Когда я не смогу терпеть, я отброшу к чертям все приличия и возьму тебя силой. Он гладит меня по спине и вдруг прижимает к себе. Губы захватывают мои губы. Это уже не ласковый поцелуй, он просто впивается в меня, язык проникает в мой рот и хозяйничает там. Я отвечаю не сразу, но потом отдаюсь безумному желанию… Сколько мы целуемся, не знаю, первым приходит в себя Ларс, он снова смеется: — Ну вот, попросил же сопротивляться! Я вздрагиваю, как от удара, резко отстраняюсь, но ответить не успеваю. Он снова притягивает меня к себе, берет лицо в руки и тихонько советует: — Помолчи. На сей раз его губы ласковы, безумно ласковы. Оставляет Ларс меня только потому, что слышен голос Свена, зовущий к ужину. — Да, идем! Заканчивается все новым страстным поцелуем, после которого мои губы просто немеют, и замечанием: — Когда захочешь, чтобы я поцеловал тебя еще, скажешь. Только слушай губы, а не голову. Как же ее слушать, если она идет кругом?! За ужином Ларс вдруг тихонько говорит мне: — Вот преимущества поцелуев груди. У тебя губы опухли. Если бы я так терзал твою грудь, следов никто не заметил. В следующий раз будем целовать грудь. — Ларс, прекрати, — умоляю я, снова краснея до корней волос. Свен делает вид, что его просто нет в столовой, хотя, конечно же, видел мои подпухшие губы и слышал, что сказал Ларс. Его глаза лукаво поблескивают, и слуга торопится выйти. В этом доме я чувствую себя так, словно обнажена полностью. Ларс смотрит на меня раздевающим взглядом, а Свен явно его поощряет. Сексуальные маньяки! Но я ловлю себя на том, что мне очень хочется снова оказаться в руках Ларса-маньяка. Однако он зря рассчитывает, что я сама приду и попрошу даже просто поцеловать меня, на такое я неспособна. Пока неспособна? Нет, вообще! Такая я несовременная, и с этим Ларсу Юханссону придется считаться. Он прав, я снова полночи верчусь без сна, восторженно замирая от мысли, что наступит день, когда Ларс не сможет терпеть и отбросит к черту все приличия. Утром на пробежке он спокойно замечает: — У меня дверь была приоткрыта. Могла бы и прийти. Тяжело тебя перевоспитывать. Я краснею до кончиков волос, а Ларс кивком головы показывает, чтобы бежала следом. Обычно я бегу впереди, это его требование. Привычное место — у камина в библиотеке, привычная поза — на ковре, привалившись спиной к креслу… но сегодня Ларсу явно не хочется беседовать о берсерках. Если честно, мне тоже, у Ларса какой-то мечтательный и вместе с тем чуть задорный вид, я подозреваю нечто новенькое. — Знаешь, я попал в этот замок в восемь лет, а до того был просто деревенским мальчишкой. — Дедушка купил замок? Он машет рукой: — Нет, это наследственное. Я жил у другого дедушки. — В деревне? — Угу. Родители моей мамы совсем простые, они работали на ферме в Швейцарии. Конечно, роман отца с мамой никого обрадовать не мог, слишком они разные. |