Онлайн книга «Князь ветра»
На тротуаре рядом с лотком неподвижно стояли трое лам в традиционной одежде и прохаживался матросик с винтовкой, приставленный к ним, должно быть, в качестве охраны. Четвертый член делегации, средних лет монгол или, скорее, бурят, к революционному ламству явно не принадлежавший, поскольку был в люстриновом пиджаке и в сорочке с галстуком, без малейшего акцента объяснял кучке зевак, что на картине изображены величайшие национальные герои Монголии. — В центре, — говорил он, элегантно показывая карандашом, — Чингисхан, справа от него Хубилай, дальше Хулагу, Абатай… — Товарищ Зудин! — окликнул его матросик, чтобы спросить, который час, и Сафронов мгновенно вспомнил это имя. — По левую руку от Чингисхана, — продолжил Зудин, — вы видите джунгарского Амурсану, за ним Ундур-гэгэн Дзанабадзар, Тогтохо-гун, Максаржав, Найдан-ван. — Где? — встрепенулся Сафронов. — Простите, о ком вы? — О Найдан-ване. — Вот он, — указал Зудин на крайнюю слева фигуру в шапочке с двумя павлиньими перьями. Тем временем ламы начали петь, аккомпанируя себе на маленьких колокольчиках. Их голоса и мелодичный звон бронзы приятно контрастировали с гулом толпы возле цирка «Модерн». Там шел очередной митинг. — Они молятся? — спросил Сафронов. — Да. — И о чем? — О лучшей жизни для всех нас. Если хотите, могу перевести, — предложил Зудин. В его переводе пели они приблизительно следующее:.. «Да укротится всякое зло, поставляющее преграды телу, духу и слову о муках рождения, болезни, старости и смерти. Да укротится всякое зло, поставляющее преграды добродетели, приносящее страдания и беды, во главе которых идут болезни людей этого мира, болезни скота, споры, распри и смуты раздоров. Да укротится всякое зло, поставляющее преграды росту семян и корней, накоплению сока плодов и полевых растений. Да укротится всякое зло, поставляющее преграды доброй славе, обилию потомства, друзей, скота и домашнего скарба. Да укротится всякое зло, поставляющее преграды увеличению молока, масла и творога…» Было холодно, дул пронизывающий ветер, жизнь шла к концу, но Сафронов слушал и улыбался, вспоминая, как целый месяц завтракал творогом со сметаной в доме на берегу Волхова. Иван Дмитриевич любил творог. |