Онлайн книга «Квазимодо»
|
«Ну чего там, Рембо? — спросил сержант с характерной для страны и ее армии фамильярностью. — Трупов много?» Спецназовец странно хрюкнул и поднял к саперу слепое от слез лицо. «Ты вот что, солдатик… — сказал он, не стыдясь и даже не пытаясь скрыть свою слабость. — Пошли туда кого-нибудь покрепче. Особенно наверх. Я уж, на что навидался, но и то…» Потом машины стали мало-помалу разъезжаться, увозя завершивших свою работу профессионалов. Первыми уехали репортеры, смотав кабеля, как сматывает довольный уловом рыбак свою добычливую сеть. Выловленные ими скользкие рыбы новостей уже плыли по разноименным каналам в бутафорское виртуальное море событий, толкаясь боками с другими, теряя по дороге цвет, вкус и запах, превращаясь в ошметок газеты, в бессмысленный фон талдычащего на кухне радио, в кукольную улыбку сексапильной дикторши. И репортеры, зная судьбу своего улова, старались побыстрее стереть с рук налипшие на них слизь и чешую, избавиться от назойливого, совершенно излишнего запаха. Они трясли головой, они закуривали свои сигареты, они прикладывались к своим фляжкам. А когда и это не помогало, то они просто включали радио или хватали газету и тогда уже успокаивались — не до конца, но все же достаточно, чтобы можно было спокойно вернуться к семьям, ждущим их на берегу. Мишка продолжал неподвижно сидеть в машине, ожидая дальнейших команд. Время будто застыло для него, обернувшись огромным, все в лунках, полем, похожим на гигантскую емкость для яиц. Только в лунках лежали не яйца, а минуты; они вспучивались и булькали, как пузыри на болоте, неприятные, но безвредные, и Мишка просто бродил между ними, безразлично скользя взглядом по их бесконечной одинаковости. «Вандура» дрогнула, дверь откатилась в сторону; в машину влез офицер, на этот раз полицейский, сел на сиденье напротив Мишки, участливо похлопал его по колену. В руках он держал папку с приделанным к ней растрепанным блокнотом; исписанные блокнотные листы перегибались через край планшета, как зачесанные назад волосы. Полицейский поправил эту слегка съехавшую набок прическу, достал ручку и сдержанно кашлянул. «Понятно, ты сейчас не в себе, — сказал он и кашлянул снова. — Но я вынужден попросить тебя снова рассказать мне обо всем. Ничего не поделаешь — служба…» Мишка и не возражал — служба есть служба. Пока он в который уже раз излагал свою историю, полицейский внимательно слушал, кивал и лишь изредка задавал уточняющие вопросы. Писать он начал только потом, когда Мишка уже замолчал, сопровождая каждое написанное слово его звуковым эквивалентом. Это была вроде бы та же самая история, но в то же время — другая, переведенная с обычного человеческого языка на канцелярский, угловатый и громоздкий, как учрежденческая мебель. Даже слова в этом языке, казалось, цеплялись одно к другому не при помощи предназначенных для этого предлогов и окончаний, а посредством конторского клея и скрепок. Теперь пришла мишкина очередь кивать. Он вслушивался в странный, произносимый от его собственного имени текст протокола — «я вошел… я увидел…» — и странное удовольствие шевелилось у него в сердце. Этого всего просто не могло быть, не могло; и косвенным подтверждением тому служил нереальный, чудовищный язык полицейского. Закончив писать, офицер протянул блокнот Мишке на подпись и встал. «Ну вот и все, — сказал он преувеличенно бодро. — Теперь осталось только опознание, и уж больше мы тебя мучить не будем. Обещаю. Пойдем, что ли?» — «Куда?» — «Туда. В дом.» «Зачем? Я туда не пойду, — упрямо сказал Мишка. — Мне домой надо. Я сейчас домой поеду. Меня там семья ждет. У меня семья. Жена и ребенок. И еще один будет, через пять недель.» Полицейский вздохнул и крепко взял его за локоть. — «Надо опознать. Ты должен.» Они прошли по улице и через двор, причем Мишка продолжал спорить, сопротивляясь тем сильнее, чем ближе они подходили к дому. Полицейский молчал и просто вел его вперед, подталкивая в нужном направлении своею привыкшей повелевать и заламывать рукой. Стены бывшей гостиной бывшего вадикова дома были иссечены пулями и заляпаны кровью и кусками шахидского мяса. Один из арабов сохранился на удивление хорошо, то есть, целиком, со всеми конечностями; другой же был представлен в основном верхней половиной туловища. «А где же?..» — спросил Мишка, оглядываясь. «Кто, хозяева? — подхватил полицейский. — Их уже вынесли наружу. К ним мы…» «Да нет! — перебил его Мишка. — Где третий?» — «Нету третьего. Ты, кстати, уверен, что их было трое? На сто процентов?» Мишка, не отвечая, подошел к трупам поближе. Половинка явно принадлежала помощнику; но относительно личности второго он сомневался — заложенные в бомбе гайки и гвоздики размозжили его лицо до неузнаваемости. Носком ботинка Мишка повернул голову к свету. Есть шрамы или нет?.. нет, не разобрать… «Ты это… ну… ногой-то не надо… — сказал полицейский. — Это ж человек все-таки.» «Человек… — повторил Мишка, будто прокатывая на языке незнакомое слово. — Человек…» Он повернулся и пошел к выходу. «Подожди, — шагнул вдогонку офицер. — Надо еще наверху. Хозяев-то соседи опознали, а вот наверху…» Мишка с неожиданной силой схватил полицейского за голубые лацканы, рванул, скомкал ворот, придушил, зашипел, нос к носу, блестя сумасшедшими яростными белками: «Убью тебя, гада… я ж тебе сказал: домой мне надо, к семье… ты что, простых слов не понимаешь, гнида?..» Оттолкнул, шваркнув об стену, постоял немного, набычившись и как бы проверяя — не полезет ли снова? — и пошел, пошел… куда?.. а! — к машине, к ситроенчику, вот ведь и ключи тут, на поясе… Полицейский смотрел ему вслед, одной рукою держась за горло, а другой — сжимая свою протокольную папку. «Погоди!» — крикнул он, оставаясь на месте. Помятое горло не послушалось, вышел хрип, оборвавшийся в писк, а потом так и вовсе в немоту. Полицейский прокашлялся и принялся с трудом выдавливать из себя слова. — «Куда же ты?.. нельзя… не езжай так — один!» Горло исправилось только на последнем слове, но зато уж его-то выдало со всей надлежащей силой и громкостью: ОДИН! * * * А потом уже все ясно. Потом уже он превратился в того, кто он сейчас — в одержимого поисками наказания преступника, в заключенного без тюрьмы, в обвиняемого без судьи и прокурора. Хотя нет, был еще короткий период в самом начале, когда сознание балансировало на грани между вменяемостью и сумасшествием, когда мудрый защитный механизм предусмотрительно отключал от него реальность, не будучи уверенным, что он сможет с ней справиться. В течение этих нескольких дней он продолжал жить в гулкой пустоте отторжения, в полной и агрессивной убежденности, что ничего страшного с Машей и Юркой не произошло, что они находятся где-то здесь, рядом, вот только отлучились на минутку и сразу вернутся. |