Онлайн книга «Шерли»
— Отлично, очень вам благодарен, — ответил Мур и затем, помолчав, добавил: — Прощайте, джентльмены. Он вежливо проводил их до дверей конторы и смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида. Весь день он был молчалив, угрюм и ни разу не обменялся шуткой с Джо Скоттом; тот, со своей стороны, обращался к хозяину только за самым необходимым, однако то и дело забегал в контору помешать в камине и при этом краешком глаза поглядывал на хозяина. Уже запирая двери по окончании работы (в торговле был застой, и фабрика оканчивала теперь работу ранее обычного), он заметил, что сегодня прекрасная погода и он позволит себе посоветовать мистеру Муру прогуляться; это его развлечет. Мур только коротко рассмеялся и спросил Джо, что, собственно, означает эта удивительная заботливость, — уж не принимает ли он его за женщину или ребенка? Затем выхватил у него из рук связку ключей и подтолкнул к двери. Однако не успел Джо дойти до фабричных ворот, как Мур его окликнул: — Джо, ты, кажется, знаешь этих Фарренов? Что, худо им приходится? — А то как же — Вильям не работает уже больше трех месяцев. Вы сами видели, как он сдал. Они распродали чуть ли не все, что было в доме. — Он ведь, кажется, был неплохим рабочим? — Лучшего у нас не было, сэр, с тех пор как вы ведете дело! — А семья у него хорошая? — Еще бы! Жена такая милая, работящая женщина и до чего же опрятная! Держит дом в такой чистоте, что, как ни старайся — не найдешь и пылинки. Но теперь-то им туго приходится. Хорошо бы Вильяму устроиться куда-нибудь садовником, что ли, он эту работу знает, жил когда-то у одного шотландца, тот и обучил его разным премудростям. — Ладно, Джо, можешь идти; чего ты на меня уставился? — У вас нет больше распоряжений, хозяин? — Только одно — чтобы ты поскорее убрался отсюда. Джо повиновался. * * * Весной вечера нередко бывают холодными и сырыми, и хотя весь день с самого утра держалась ясная и солнечная погода, однако на закате похолодало и землю прихватило изморозью; в сумерки серебристый иней покрыл первую траву и набухшие почки, побелил площадку перед Брайермейнсом — жилищем мистера Йорка — и прихватил нежные ростки в саду и на бархатистой лужайке. Что до могучего дерева, осенявшего своими раскидистыми ветвями дом, то оно, казалось, ничуть не страшилось заморозков, — да и что могло сделаться его голым сучьям! Так же гордо держалась еще не одевшаяся листвой ореховая рощица, высоко поднявшая свои вершины за домом. Окна дома ярко светили во мгле безлунного, хотя и звездного вечера. Место здесь не было ни мрачным, ни уединенным, ни даже тихим. Дом стоял у проезжей дороги, но выстроен он был в старину, когда этой дороги еще не было, и в те времена к нему вела лишь извилистая тропинка среди полей. Не далее мили отсюда лежал Брейерфилд, — его шум ясно слышался здесь, и виднелись его огни. Поблизости возвышалась методистская молельня — большой, суровый, сумрачный дом; несмотря на поздний час, в его стенах шло молитвенное собрание, из окон падали на дорогу полосы света, и диковинные псалмы, от которых самый мрачный из квакеров способен был бы пуститься в пляс, будили веселое эхо в окрестностях. Из дома доносились отдельные фразы; вот несколько отрывков из различных псалмов, ибо поющие с необычайной легкостью переходили от гимна к гимну, от напева к напеву. Кто объяснит Смысл жизни сей? Голод томит, Войны все злей, Смуты терзают, Горе гнетет. Но все возвещает Иисуса приход! Наша судьба Бой без пощады. Кровь и борьба Смелых отрада. Время ль укорам? Все мы умрем, Сраженные мором, Огнем и мечом! Тут пение внезапно сменилось молитвой, выкрикиваемой в полный голос, и ужасающими стонами; одинокий вопль: «Я обрел свободу! Дод О'Биллс обрел свободу!» — разнесся далеко вокруг, и в ответ снова грянул хор. Милость так высока! Благость так велика! Сколь я счастлив, не в силах сказать! Как овечки в стада, Собрались мы сюда, Жизнь и гибель готовы принять. Славословить Христа Не устанут уста! За великое счастье почту Божий стяг поднимать И везде прославлять Неземную его доброту. Нас Господь возлюбил, Труд наш благословил; Словно пастырь сзывает нас он! Отовсюду сошлись. Струи в реки слились, И, смотри, стало нас легион! Что собрало всех нас? Может, ангельский глас? Нет! Сошлись мы сюда для того, Чтобы дух наш воскрес, Чтобы с хором небес Славить Бога и агнца его! Снова раздались восклицания, вопли, неистовые выкрики, мучительные стоны, затем с предельным воодушевлением и страстью были пропеты следующие строфы: Днем и ночью, каждый час Ад подстерегает нас, И от дьявольских тенет Только вера нас спасет! Даже в логовище льва Вера в Господа жива, Даже через море вброд Нас Христос перенесет! Последняя строфа прозвучала душераздирающим визгом: В очистительном огне Славим Господа вдвойне; Выше пламя, громче глас: Не покинь, Всевышний, нас! И крыша не взлетела на воздух от этих воплей, что как нельзя более красноречиво свидетельствует о ее прочности. В Брайермейнсе тоже царило оживление, хотя, конечно, куда более умеренное, чем в молельне. Кое-где в окнах нижнего этажа, выходивших на лужайку, виднелся свет; спущенные занавеси скрывали от посторонних взоров ярко освещенные комнаты, но не совсем заглушали звуки голосов и смеха. Что ж, воспользуемся возможностью войти туда, проникнуть в святая святых этого дома. В жилище мистера Йорка так весело сейчас вовсе не потому, что туда съехались гости. Нет, там никого не видно, кроме его домашних, и все они собрались в самой дальней комнате правого крыла, в небольшой гостиной, отведенной для вечернего досуга. Днем вы увидели бы здесь сверкающие окна из цветных, главным образом янтарных и лиловых, стекол, которые поблескивают вокруг двух темных медальонов — на одном изображена величественная голова Шекспира, а на другом безмятежно спокойное лицо Джона Милтона. Стены увешаны видами Канады с ее зелеными лесами и голубыми водами, а среди них пылает ночное извержение Везувия. Багровое зарево кажется особенно ярким на фоне остальных картин с их холодными тонами — лазурью и белоснежной пеной водопадов и сумрачными лесными дебрями. |