Книга Леди-наследница, страница 58 – Алисса Джонсон

— Ну, бледные цвета, разумеется, de rigueur [1] для молодых незамужних леди.

Она была относительно уверена, что знает, что означает de rigueur.

— Разумеется.

— И… э… высокая… — он взмахнул рукой где-то в районе женской груди, — высокая талия также de rigueur.

— В самом деле?

Он метнул в Уиннифред быстрый угрожающий взгляд, который заставил ее подавить смешок.

— Ох, Бога ради, — прошептала она, — даже я это знаю.

— Первый раз, когда мы с вами встретились, вы были в брюках, — напомнил он ей.

— Но они не сделали меня слепой, — парировала она. — И у меня было платье, если помните.

— Да, было, но знаете ли вы, что делало это платье старомодным?

— Тот факт, что оно было грязно-бежевого цвета и имело на юбке несколько заплат?

Она прислонилась бедром к столу; вспомнила, что леди не опирается о мебель, и тут же снова выпрямилась.

— Нет, это делало его старым, — сказал Гидеон. — Покрой — вот что делало его старомодным. Талия была слишком высокой. Строгая приверженность классическому стилю в последние годы смягчилась. Талии в наши дни стали ниже.

— Понятно. — Он выглядел ужасно гордым собой за то, что нашелся что сказать. Она подозревала, что это единственное, что он знает. — Так вы это ищете в этих платьях? Модную линию талии?

— Ну, это и… — Он задумчиво нахмурится. — И определенные детали, которые бы исключительно подошли вам. Видите вот это? В Шотландии я купил вам платье того же оттенка персикового. По опыту знаю, что оно подчеркивает нежный румянец ваших щек, не выделяя веснушки.

Она зарделась от удовольствия при упоминании «нежного румянца» и состроила гримасу, чтобы скрыть это.

— Ох, уж эти веснушки.

— В веснушках нет ничего плохого.

— Тогда почему мы беспокоимся о том, чтобы они не выделялись?

— Потому что это дело вкуса, а… а о вкусах не спорят. — Он улыбнулся. — Вот и все.

— Гм-гм. — Она постучала пальчиком по одной из иллюстраций. — Вы представления не имеете, почему выбрали эти платья, верно?

— Разумеется, имею. Я выбрал их, потому что они вам идут. — Он подтащил небольшую стопку иллюстраций с конца стола и показал ей бледно-голубое платье с кружевом и лентами и чем-то очень большим, странным, приделанным сзади. Оно походило на плохо завязанный бант.

— Вот бальное платье, на котором настояла леди Гвен.

— О, какое сложное.

— Вот именно. А вы не сложная. Вы простая.

— Простая, — сухо повторила она. — Следует ли мне предположить, что вы не будете наставлять меня в искусстве говорить комплименты?

— Вижу, вас до сих пор не научили, как их принимать. Простота может быть замечательным качеством.

— Как навоз на грядке с репой.

— Намек понят, — с кривой ухмылкой отозвался он. — Позвольте мне попробовать объяснить иначе. Вы, Уиннифред Блайт, настоящая. Неподдельная. Безо всяких хитростей и уловок. Разговор с вами не требует недомолвок или поисков скрытого смысла. Дружить с вами легко. Вот что я имею в виду под простотой. Эти… — Он указал на иллюстрации. — Эти слои рюшей, кружев и замысловатые узоры, они для леди, которая скрывает свою сущность. Не для вас.

Это была такая замечательная речь, что у нее не хватило духу указать, как много она скрывает, пытаясь быть светской леди, как и не хватило духу задаться вопросом, понимает ли он это.

— Спасибо, — пробормотала она и, боясь, что ее румянец будет замечен не только Гидеоном, быстро сменила тему. — А что, бальное платье действительно так плохо?

— Нет, — заверил он ее, — иначе я возражал бы решительнее. Это очень модное платье. Человеку не вредно время от времени расширять свои вкусы.

— Это правда. — Она задумчиво склонила голову набок, разглядывая иллюстрацию. — Этот оттенок голубого очень красивый.

— Полагаю, ваше будет розовым.

— О! Что ж, уверена, леди Гвен знает, что делает. И вы тоже, но должна сказать, ничто из этого не поможет мне обсуждать моду хотя бы с маломальским знанием дела.

— Вы обладаете чувством цвета и ощущением качества ткани. Ограничьте свой вклад этим, а когда будете сомневаться, упоминайте, что ваши наряды от мадам Файетт. На других дам это произведет нужное впечатление.

Звук тихого смеха Лилли помешал Уиннифред ответить. Она повернула голову и увидела, как леди Гвен улыбнулась и одобрительно кивнула на что-то сказанное Лилли.

— Она так счастлива. Я имею в виду Лилли, — добавила Уиннифред, поворачиваясь к Гидеону. — За это я должна благодарить вас.

— Стало быть, мои внутренние органы останутся при мне?

Она задумалась над этим и над предстоящими неделями балов и званых обедов.

— Давайте посмотрим, как пойдет дело на балу леди Паулер.

Его губы изогнулись в улыбке, но не насмешливой, а понимающей.

— Уверен, моя тетя была весьма осмотрительна в выборе приглашений, Уиннифред. Вам нечего бояться.

Уиннифред расправила плечи, возмущенная намеком.

— Может, я и нервничаю из-за предстоящего события, но я ничего не боюсь.

Четыре дня спустя, когда час бала у леди Паулер неотвратимо приблизился, Уиннифред, стоя одна посреди своей комнаты, призналась себе, что боится.

Да что там боится, она просто в ужасе.

До сих пор она не боялась, была слишком занята, чтобы бояться.

Она искупалась в воде с добавлением розового масла, при помощи служанки облачилась в свое розовое бальное платье и высидела длительный процесс закалывания волос в замысловатую прическу. Жаль, что этот процесс не оказался еще длиннее, потому что теперь ей не осталось ничего другого, кроме размышлений о том, как ужасно она нервничает.

Она подведет Лилли.

Она унизит себя.

Люди не дураки, они сразу поймут, что она не леди.

В попытке отвлечься она разглядывала свое отражение в овальном зеркале и после некоторых раздумий решила, что внешность ее по крайней мере приемлема. В сущности, она выглядит довольно хорошенькой. Конечно, с веснушками ничего не поделаешь. Да и кожа ее, несмотря на усилия Лилли на протяжении всех этих лет, слегка загорелая. Но приглушенный розовый шелк весьма ей к лицу, а низкий вырез исключительно подчеркивал ее прелести.

Уиннифред критически оглядела себя с головы до ног. Она никогда раньше не считала свои формы стоящими большого внимания. Но вот они, зашнурованные и приподнятые, чуть ли не вываливающиеся из лифа. Какое лицемерие, что ей запрещено признавать в обществе джентльмена то, что так явно и открыто демонстрируется для того же джентльмена.