Онлайн книга «Канун Всех святых»
|
Грызи свое имя! Вот это сласти, вот это да! Мальчишки подняли сладостные черепа, зажатые в пальцах. Откуси "Т" и "О" и "М". Том! Жуй "Г", глотай "Е", грызи "Н", соси "Р", кусай "И". Генри! У них потекли слюнки. А что, если у них в руках – яд? Что за блаженство – счастливый час! Каждый из вас Насыщается тьмой, питается тьмою ночной! Попробуй на вкус! Побольше кус! Полетай! Сладкие косточки, славные кости – хватай! Мальчишки поднесли к губам сладкие, сахарные имена и уже готовы были запустить в них зубы… – Оле! Толпа мальчишек-мексиканцев налетела на них, крича их имена, выхватывая черепа. – Томас! И Том смотрит вслед Томасу, удирающему с его потным подписным черепом. – Эй, – сказал Том. – Он здорово похож на меня! – Неужели? – сказал Торговец Черепами. – Энрико! – завопил маленький индеец, ухватив череп Генри-Хэнка. Энрико умчался вниз по склону холма. – Он был похож на меня! – сказал Генри-Хэнк. – Верно, – сказал Смерч. – Быстро, ребятки, видите, что они задумали! Держитесь за свои сладкие черепушки и прыгайте! Мальчишки прыгнули. Потому что как раз в эту минуту внизу раздался взрыв. На улицах города загремели взрывы. Начался фейерверк. Мальчишки окинули прощальным взглядом букеты, могилы, пряники, лакомства, черепа на надгробиях, миниатюрные похороны с крохотными покойниками в гробиках, свечи, коленопреклоненных женщин, одиноких мальчишек, девочек, мужчин и пустились опрометью вниз по холму – к ракетам, к шутихам! Том, Ральф и остальные ряженые мальчишки влетели на площадь, пыхтя и отдуваясь. Они резко тормознули, а потом пустились плясать – под ногами у них рвались тысячи маленьких шутих. Горели все фонари. Вдруг открылись все лавки. И Томас, и Жозе Жуан, и Энрико знай поджигали шутихи и с воплями бросали их. – Эй, Том, это тебе от меня, Томаса! Том увидел, как его собственные глаза сверкают на рожице беснующегося мальчишки. – Эй, Генри! Вот тебе от Энрико! Бах! – Джи-Джи, вот – Бах! От Жозе Жуана! – Ух ты, да это самый распрекрасный Канун из всех! – сказал Том. Это была чистая правда. Ведь еще никогда во время их необычайных путешествий не попадалось им такое множество диковинок, которые можно посмотреть, понюхать, потрогать. На каждой дороге, у каждой двери, на каждом окошке громоздились кучи сахарных черепов с прекрасными именами. С каждой улички доносился перестук жуков-могильщиков, гробовщиков – тук-тук-тук, заколачивай, забивай, стучи молотком по крышкам гробов, как по деревянным барабанам, под покровом ночи. На каждом углу были газетные развалы, и там лежали газеты с портретами Мэра, разрисованного, как скелет, или Президента, в виде скелета, или самой красивой девушки, одетой ксилофоном, а Смерть наигрывала мелодии на ее музыкальных ребрышках. – Calavera, Calavera, Calavera, – текла с холма песня. – Смотрите, политиканы погребены в последних новостях. И рядом с их именами – «покойтесь в мире». Такова земная слава! Смотрите-ка – скелетики кувыркаются, Друг дружке на плечи взбираются! Проповедуют с кафедр, дерутся, играют в футбол! Малыши-прыгуны, малыши-бегуны, Крошки-скелетики играют в чехарду, падают на ходу! Где это видано, где это слыхано — Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду! И в песне была правда истинная. И куда бы мальчишки ни бросили взгляд – везде крохотные акробаты, воздушные гимнасты, баскетболисты, священники, жонглеры, эквилибристы, только все они – хоровод скелетиков, рука в руке, косточка в косточке, и все такие маленькие, что можно зажать в кулаке. А вон там, в окошке, целый микроскопический джаз-банд: скелетик-трубач, и скелетик-ударник, и скелетик, дующий в бас-трубу, не больше столовой ложки, и дирижер – тоже скелетик, в ярком колпачке и с дирижерской палочкой, и микроскопические нотки вылетают из горла крохотных валторн. Мальчишки в жизни не видели сразу такого множества костей! – Кости! – смеялись все. – О, чудные косточки! Песня стала удаляться: Покрепче в руке темный Праздник держи, Грызи и глотай, не думай о смерти! Выбегай из длинного темного туннеля El Dia de Muerte. Счастливый, счастливее всех – ты живой, ты жив! Calavera, Calavera… Траурные, обрамленные черным газеты улетали белыми птицами в похоронной процессии ветра. Мексиканские мальчишки убежали вверх по склону холма, догонять свою родню. – Да, чудно, странно, чудно, – шептал себе под нос Том. – Что? – спросил Ральф, стоявший рядом. – Да то, что там, у себя в Иллинойсе, мы начисто позабыли, что к чему. Понимаешь, ну… все, кто умерли там, в нашем городе, – про них же позабыли! Все их разлюбили. Все их забросили. Никто не приходит посидеть на могилках, поболтать с ними. Представляешь, как им одиноко? Прямо тоска берет. А вот здесь – ты погляди, а? Горе и счастье, счастье и горе – все вместе. Сплошной фейерверк, игрушечные скелетики здесь, на площади, а там, наверху, на кладбище, у всех мексиканских покойников гости – семья их навещает, полно цветов, свечек, сладостей, все поют. Кажется, что День благодарения, верно? И все садятся обедать вместе, хотя только половина из них может есть, но разве в этом дело, если все вместе? Похоже на спиритический сеанс, когда держишься за руки с друзьями, только некоторых уже нету в живых. Да, Ральф, чудно… – Да, – сказал Ральф, кивая головой в маске. – Чудно. – Смотрите, скорее смотрите вон туда! – сказал Джи-Джи. Мальчишки посмотрели. На самой верхушке, на горке из белых сахарных черепов, лежал череп с именем ПИФКИН. |