Книга Река убиенных, страница 38 – Богдан Сушинский

Как оказалось, гауптштурмфюрер обладал неплохой памятью и мог бы прослыть неплохим рассказчиком. Через десять минут Шелленберг имел полную ясность относительно сути дела, поведения арестованных и наиболее значимых фигур из числа тех пятидесяти человек, которые уже арестованы по делу о дипшпионах. Озадачило бригадефюрера лишь завершение этого доклада.

— Замечу, что следствие еще не завершено. Но я полон решимости завершить его, если только вы сочтете возможным допустить меня до него после этого доклада.

— Да, вы будете заниматься этим «делом». Но… по-моему вы что-то не договариваете.

— Извините, мне не удалось доставить их целыми и невредимыми, как было приказано.

— Что-что? — приподнялся Шелленберг. — Что вы там, гауптштурмфюрер, бормочите? Что значит «мне не удалось доставить их живыми и невредимыми, как было приказано»?

— Простите, бригадефюрер, но так произошло.

— Вы что, убили их?

— Ну что вы?!

— Так они живы? Я вас спрашиваю, черт возьми, эти двое русских разведчиков… они живы?!

— Так точно, — подхватился гауптштурмфюрер.

— Где они? Сейчас, в эту минуту? Я спрашиваю, где они сейчас?

— Здесь, в Берлине. В полицейском участке у железнодорожного вокзала. Под присмотром двух полицейских, агента абвера и переводчика, унтерштурмфюрера…

— Да плевать мне на унтерштурмфюрера… Почему вы сказали, что вам не удалось доставить их живыми и невредимыми?

— Я сказал: «целыми и невредимыми», бригадефюрер СС. И прошу наложить на меня взыскание. Я этого вполне заслуживаю [21] .

— Четче, гауптштурмфюрер, четче выражайтесь…

— Я не знал, что их затребуют из Берлина. И буквально вчера вечером одному из них подбил глаз. Он вел себя крайне нагло и не желал говорить ни слова правды. Но главное все же в том, что он упрямо отрицал очевидные факты, которые его явно изобличали. Я не удержался и нанес ему несколько ударов в корпус, а затем в лицо. Один глаз заплыл. К счастью, вмешался присутствовавший на допросе агент абвера, предчувствовавший, что эти двое русских еще могут выпутаться, ибо Берлин не пожелает идти на дипломатический скандал. Он так и сказал мне: «Это вам уже не контрразведка, Рольке, это дипломатия. А в ней законы контрразведки не действуют». И оказался прав.

— Второй тоже избит?

Гауптштурмфюрер немного замялся, но признал:

— Тоже. Только это уже не моя вина. В конце концов их избивали при задержании, при перевозке в Восточную Пруссию, в тюрьме. Мне же приходилось работать с тем «материалом», который мне доставляли для допроса.

— Ясно.

Шелленберг тотчас же позвонил Штоуфе и сказал, что оба русских уже находятся под патронатом его службы политической разведки. Но понадобится пара дней, чтобы они смогли привести себя в порядок, а его люди позаботились бы о медицинской помощи арестованным, а также их одеянии.

— Значит, они уже в Берлине? Слава тебе господи. Мой шеф требует как можно скорее освободить из русского плена графа Шуленбурга. Его судьбой уже интересовались Борман, Геринг и даже фюрер. К которому вроде бы обратился кто-то из близких графа. Как вы считаете, после двух дней, которые они проведут у вас, мы сможем представить их послу Советов? Вы понимаете, о чем я говорю. Мне хотелось бы знать, в каком они виде. Если они предстанут перед фотокамерами русских на костылях…

— Костыли исключаются. Но нам нужно еще хотя бы три дня.

— Чтобы самим поработать с ними?

— И поработать — тоже. Деликатно, конечно.

— Но мы намерены отправить поезд русских завтра.

— И отправляйте. Кстати, как это будет происходить?

— План таков. Члены русского посольства, «Интуриста» и прочие… специальным поездом, под надежной охраной, едут до болгарского города Свиленграда, что на болгаро-турецкой границе. Туда же должен прибыть и поезд с членами германского посольства в СССР. Именно на болгаро-турецкой границе и состоится обмен диппредставительствами.

— Заверьте Деканозова, что оба сотрудника данцигского консульства освобождены, однако не поедут вместе с ними, а самолетом прибудут в Софию или прямо в Свиленград.

— Мотивация?

— Нужно выполнить некоторые формальности, закрыть «дело», уточнить кое-какие вопросы… При твердой гарантии, что оба сотрудника будут доставлены в Свиленград и освобождены. Обещайте Деканозову, что дипсотрудники из Данцига присоединятся к его команде раньше, чем поезд пересечет турецкую границу.

— А если он мне не поверит?

— Он конечно же не поверит. Пусть понервничает. Да и сами русские дипразведчики тоже пусть попортят себе нервы. Вместе с нами. — Шелленберг положил трубку и пристально посмотрел на гауптштурмфюрера.

— Взгляните на свои часы и еще раз убедите меня, что русские уже в Берлине, что их уже доставили сюда.

— Но их доставили, я уже говорил об этом.

— Тот редчайший случай, когда вам простится даже мимолетное служебное вранье. Главное, чтобы к этому часу они уже были в Берлине. Кто у них в роли переводчика?

— Лейтенант Зарански.

— Из поляков?

— Из селезских немцев. Агент абвера.

— Поселите их в гостинице «Мюнхен». Под ненавязчивой охраной. И пусть Зарански свяжется со мной.

Остановился Громов только тогда, когда вдруг увидел, что равнина обрывается и в широкой, обрамленной каменистыми склонами долине виднеется огромный изгиб реки.

«Днестр! — не поверил сам себе. — Наконец-то!»

Там, за рекой, на уступах склона, напоминающего трибуны древнего театра, обрамленные зеленью садов, на удивление мирно белели хаты, покаянно тянулись к поднебесью зеленоватые купола трехглавой церквушки, и даже дым нескольких пожарищ казался сейчас, в наступившей тишине, мирным, словно это сжигали старые, отбывшие свое, скирды соломы.

Нет, похоже, немцы туда еще не дошли.

«Не дошли они», — убеждал себя лейтенант, тяжело переводя дух и поджидая безнадежно отставшего связиста.

— Подтянуться, Кожухарь, подтянуться!

— Та я шо, я стараюсь, — казалось, выжимал из себя едва слышимые слова вместе с запеченной слюной и растерзанными легкими.

«Ну, а дот… дот где-то здесь», — прощупывал Громов взором берег, на котором стоял.

Слева от него, километрах в двух, склон долины переходил в огромную возвышенность, с разрытой, будто снесенной снарядом, вершиной; справа, наоборот, виднелась низина, за которой в синей дали чернели деревенские крыши. А еще дальше серела окраина городка. И тропинка, на которой стоял Громов, тоже раздваивалась, петляя вдоль обрыва.