Книга Миры под лезвием секиры, страница 31 – Юрий Брайдер, Николай Чадович

— Лилечка очень хорошая девочка, только совсем рассеянная, — сказала она.

— Если ее начнешь о чем-нибудь допытывать, она может и не вспомнить ничего. А потом, как бы невзначай, вдруг сама станет рассказывать. Вот такие-то дела, зайчики.

— И что же она такое интересное рассказала? — методично уминая очередную маньку, поинтересовался Смыков.

— Про дядю Тему кое-что.

— Про Белого Чужака то есть? — уточнил Смыков.

— Так его арапы дикие прозвали. Нам-то зачем их бредни повторять. Никакой он не чужак, а наш человек. Только с залетами, конечно. И родился очень давно. Может, даже тысячу лет назад.

— Ага, при царе Горохе, — ухмыльнулся Смыков, вытирая занавеской жирные пальцы. — Вот только на старика что-то не похож.

— Тут я, честно говоря, сама не все понимаю, — призналась Верка. — По рождению он вроде бы наш ровесник. Когда Гагарин полетел, он в школе учился, а когда американцы на Луне высадились, в институт поступал.

— Так это двадцать лет назад было, а не тысячу.

— Для тебя двадцать, а для него тысяча. Я вам тут ничего доказывать не собираюсь. За что купила, за то и продала. Лилечка говорит, что он долго странствовал где-то в далеких краях.

— За границей?

— Нет. Вообще не в нашем мире. Это вроде как другие планеты, но не в космосе, а рядом, через стеночку. Только через такую стеночку не каждый пройти может.

— А он, значит, может?

— И он не может. Однако дело в том, что дядю Тему случай на такую тропочку вывел, где все стены поломаны. Вот он и бродит себе из мира в мир. На нас случайно наткнулся. Намекает на то, что тропочка та сейчас через наши места и проходит.

— А какая буря его гонит? — спросил Зяблик, дежуривший с биноклем у окна.

— Сидел бы себе на одном месте… В заднице, что ли, у него свербит?

— Он и сам точно не знает. Про какое-то предназначение говорил. Пошутил однажды: за что мне, дескать, выпал такой жребий, ведь я не убивал брата, не обижал бога и не назначен в свидетели конца рода человеческого.

— Чушь какая-то… — зевнул Смыков. — Не все дома у вашего дяди. Лапшу на уши он Шансонетке вешает, а заодно и вам, Вера Ивановна.

— К чему бы это он бродяг легендарных вспомнил? — задумчиво произнес Зяблик. — Брата Каин убил, бога Агасфер обидел, а вот относительно этого третьего, свидетелем назначенного, я что-то не кумекаю…

— Скорее всего имеется в виду ветхозаветный законодатель Енох. А может, пророк Илия. Их смерть отложена до конца времен. На Страшном суде они выступят свидетелями против греховного человечества, — не отрываясь от книги, ответил Цыпф. — Впрочем, схожие фигуры есть в любой религии.

— Выходит, он на вечного скитальца тянет… — Зяблик принялся протирать полой куртки линзы бинокля.

— Кстати, в Кастилии Белого Чужака, или, условно говоря, дядю Тему, так и называют — Дон Бутадеус. А это одно из имен Агасфера, — добавил Цыпф.

— Что-то я не соображу, братец вы мой, про какого Агасфера вы все время речи ведете, — подозрительно прищурился Смыков.

— Про Вечного Жида, он же Иосиф Картофил, он же Эспер-Диос. Мифическая личность, вследствие божьего проклятия изменившая свою человеческую сущность и обреченная в скитаниях дожидаться второго пришествия, — ответил Цыпф. — Между нами говоря, я не вижу ничего невозможного в том, что Белый Чужак провел в странствиях тысячу лет. Наш уважаемый Толгай тоже появился на свет за десять веков до моего рождения, а может, и раньше. Координаты времени смешались, как и координаты пространства.

— Толгай прост, как три рубля, а за Белым Чужаком целый хвост всяких необъяснимых фактов тянется, — возразил Смыков. — Недаром его арапы великим колдуном считают, кастильцы — родней сатаны, а нехристи — небесным шаманом. А я так думаю, что он просто зловредный шарлатан. Болтается без толку да воду мутит. Пора его за жабры брать… Что еще Шансонетка рассказывала?

— Отдавай тару, Смыков, — зло ответила Верка. — Надоел ты мне… Зудишь и зудишь… Лучше аггелов да варнаков карауль. А с дядей Темой я как-нибудь и сама объяснюсь.

— И в самом деле, — Зяблик протянул бинокль Смыкову. — Давно твоя очередь пришла дежурить. На, зырь… А я девушку провожу.

— Обойдусь без провожатых! — поставив на голову пустой горшок, Верка решительно направилась к выходу.

Носить громоздкие грузы таким способом она научилась в арапской неволе.

— Ты, Лева, разве кимарить не собираешься? — спросил Зяблик спустя несколько часов, когда наблюдательный пост занял Чмыхало, а Смыков засопел и захрюкал, убаюканный сытным обедом и спокойной совестью.

— Не спится, — ответил Цыпф. — Я уже все бока отлежал.

— Зря… Сон великое дело. В зоне три радости: сон, баня и жрачка.

— А ты тогда почему не спишь?

— Мысли какие-то дурные… Аггел тот, через улицу сиганувший, из головы не идет… Да и этот желторотый, которого ты опознал. Надо бы пошарить нам в Эдеме. Что о нем конкретно известно?

— Сарычев очень путано рассказывал. Вариант сказки о молочных реках и кисельных берегах.

— Нет, я про другой Эдем спрашиваю. Откуда наших прародителей турнули. Люди ведь, как выяснилось, и сто тысяч лет назад неплохо соображали. Может, через них к нам из древности не сказки дошли, а сущая правда… Насчет берегов кисельных. Как ты думаешь?

— Эдем в ветхозаветной традиции есть рай земной. — Цыпф повернулся на бок и подпер голову рукой. — Прошу не путать с раем небесным, где могут обитать только праведные души. Наряду с престолом Господним и геенной огненной Эдем создан задолго до мироздания. Ну про Адама, Еву, яблоко и змея ты сам знаешь. После грехопадения границы Эдема сторожит ангел с огненным мечом. Ни потоп, ни другие мировые бедствия Эдем затронуть не могут. Возможно, он устоит и после конца света. Эдем неприступен, но от остального мира полностью не изолирован. Его реки добавляют спасительную сладость в горькие реки земли. Считается, что многие растения, в том числе и виноградная лоза, занесены к нам из Эдема.

— А что, если Сарычев и впрямь этот рай земной нашел? Со сладкими реками и целебными травами, с древом познания? Это же спасение для человечества! — Зяблик даже сел на куче тряпья, составлявшей его постель.

— Странный ты человек, — сказал Цыпф. — В бессмертие души веришь, человечество спасти надеешься. А как у тебя с третьей составляющей — любовью?

— Нормально. Ты Верку, дуру, не слушай.

— Я не про ту любовь спрашиваю. Я про любовь в широком смысле — к ближним, к дальним, к себе самому.

— С этим туго. — Зяблик удрученно покачал головой. — Врать не буду. Тут скорее не любовь, а ненависть…