Книга Миллион в кармане, страница 40 – Андрей Дышев

Капитан, высоко задирая подбородок, чтобы можно было увидеть хотя бы то место, на которое ставить ногу, не спеша обошел свою машину, провел пальцем по мокрому и мятому крылу, растер грязь, внимательно глядя на нее, после чего направился ко мне. Подойдя к «Опелю», он поставил ногу на колесо, оперся локтем о колено и постучал кулаком по капоту.

Я высунул голову из окна. Черт его знает, как он меня разглядел сквозь свой дурацкий козырек!

– А-а-а, старый знакомый! – сказал капитан, растягивая губы в улыбке, отчего его щеки покрылись множеством мелких морщин и стали напоминать печеные яблоки. – Что ж это ты скорость превышаешь, на красный свет проезжаешь?

– Я шел на зеленый, – ответил я. – Убери с колеса ногу.

– Ух ты! – качнул капитан головой. – Такой наглый, что меня сейчас икота задушит. Что, до хрена крутой? Новый, бля, русский?

Я молчал, понимая, что капитан нарочно старается вывести меня из себя.

– Ты нарушил правила, – сказал капитан, с хрюканьем втягивая носом воздух и отхаркиваясь. – Проехал перекресток на красный свет, в результате чего совершил дорожно-транспортное происшествие в виде задевания правого крыла милицейской машины марки «УАЗ».

Он сплюнул на капот, подошел ко мне и, опершись о дверь, склонился над окошком.

– Итого, подсчитаем, – тихо продолжал он. – Штраф за нарушение правил – сто баксов. Рихтовка крыла – сто баксов. Шлифовка, грунтовка и покраска – еще двести. Итого – четыреста. Будешь платить?

– Нет, – ответил я, рванул рычаг на себя и дал задний ход.

Капитан ударил кулаком по крыше кабины. Я остановился, закрыл глаза и сосчитал до десяти. Это мало помогло.

– Я так и знал, что ты откажешься платить, – сказал капитан, снова просовывая свой нос, покрытый козырьком, в окно. – А потому, сука, не обижайся.

Я уже приготовился к тому, что сейчас начнется череда стандартных милицейских мер, вроде привода в участок, составления протокола, изъятия прав, но капитан, к моему удивлению, ничего больше не сказал, повернулся, быстро сел в машину и помчался посреди дороги, беспрерывно подавая сигналы.

Удивленный таким неординарным поведением, я вырулил на дорогу и медленно покатил дальше, замечая, что на меня наваливается смутное предчувствие какой-то беды.

Свернув за санаторием влево, я поехал по узкой грунтовке, опоясывающей коричневые холмы, как лассо шею мустанга, и только отсюда, где открывалась панорама побережья, увидел черный столб дыма, поднимающийся вертикально вверх из-за обломка Сахарной скалы, – оттуда, где стояла моя гостиница.

Я обмер. За очередным поворотом мне открылось ужасное зрелище. Моя гостиница, стоящая на пригорке, страшно чадила, словно паровозная труба.

К ней можно было проехать через набережную, но этот круг отнял бы у меня лишнее время, и я погнал напролом, через территорию пансионата, по ступеням, ведущим к фонтану. С безумными глазами, размахивая руками, прямо под колеса машины ринулись две санитарки в белых халатах, но я уже остановился – дальше все равно не было проезда, выскочил из машины и, не обращая внимания на женщин, побежал по поросшей колючками тропе, через кусты, наверх, к крепости, напротив которой стояла моя несчастная гостиница.

Гостиница полыхала, как посылочный ящик, набитый спичками. Окутанная черным дымом, она стонала и трещала, а беснующиеся языки пламени с ревом вырывались из окон обоих этажей, словно вода из пробитой автоматной очередью канистры. С крыши сыпались искры, отваливались фрагменты черепицы и, подобно болидам, оставляя за собой дымный шлейф, падали вниз. Огромная толпа зевак колыхалась волнами, широким кольцом окружив забор. При каждом всплеске огня, когда с утробным хлопком, брызгая раскаленной пылью, из окон вырывались красные протуберанцы, толпа в едином порыве откатывалась назад, спасаясь от нестерпимого жара, и издавала вздох восторга. Уже начали обваливаться прогоревшие кровельные опоры, и почерневшая от гари черепица пластами проваливалась, как весенний тонкий лед под ногами рыбака.

Оцепеневший от увиденного, я протискивался сквозь толпу восторженно улыбающихся людей, в отчаянии глядя по сторонам, надеясь увидеть пожарные машины, но рядом с гостиницей стояли лишь легковушки зевак, которые наслаждались зрелищем из окон автомобилей.

Калитку заклинило, и я, прикрывая лицо рукой от нестерпимого зноя, несколько раз ударил по ней ногой. Толпа за моей спиной загудела, послышались глупые советы и смешки. Я почувствовал себя на сцене, где разыгрывалось пошлое и циничное шоу.

– Да ты не торопись, парень! Она сейчас сама расплавится! – обронил кто-то за спиной.

– А он попариться хочет. Зачем жару зря пропадать! – добавил второй.

– Может, забыл чего в комнатах? – с проблесками сочувствия сказал третий. – Так поздно уже. Стены горят… Эй, парень, отойди! Сгоришь к едрене фене!

Понимая, что все уже потеряно, что это страшная реальность и пробуждения от сна не будет, я застонал и оперся руками о раскаленную железную дверь, словно хотел разделить участь гостиницы, взять на себя часть боли, которую испытывало это большое безмолвное существо, в создание которого мы с Анной вложили столько средств, столько нервов, столько своей любви! Кто-то вовремя схватил меня за плечи и потянул назад, подальше от калитки, куда уже доставали языки пламени.

– К чему этот вшивый героизм? – услышал я голос Курахова. – Вы что, хотите, чтобы вам на голову упала стена?

Красное и вспотевшее от жара лицо профессора на фоне возбужденной толпы показалось мне едва ли не родным.

– Вы целы, профессор? – спросил я, удивляясь тому, как вяло и безвольно прозвучал мой голос.

– А что со мной может случиться? – демонстрируя хладнокровие, ответил Курахов. – Я был на пляже. Потом увидел дым. А вы как?

Я махнул рукой. Стеклянные стены кафе лопнули, словно аквариум, облитый крутым кипятком. Толпа качнулась назад, увлекая нас с профессором. Какой-то грузный мужчина, пятясь спиной, наступил мне на ноги и едва не повалил на землю.

– Пожарных кто-нибудь вызвал? – равнодушно спросил я у Курахова.

Профессор пожал плечами, посмотрел на факел, в который превратилась гостиница, и в его глазах заплясали красные отблески.

– Милиция вроде здесь крутилась. Они должны были вызвать…

Он дернул головой, и я увидел, что лицо профессора искажено жуткой ухмылкой.

– Он сделал только хуже себе, – произнес Курахов, не отрывая взгляда от огня.

– Кто сделал хуже? – не понял я.

– Уваров. Вы же понимаете, что это его рук дело? Хотел меня запугать и сам же сжег манускрипт.

– Что?! – Я схватил профессора за руку и крепко сжал. – Манускрипт остался там?

– Он лежит за картиной, в спальне, – ответил профессор. – Точнее, лежал.

Под приветственный гул толпы, беспрестанно сигналя, к гостинице медленно подкатила пожарная машина. Двое парней в брезентовых куртках со скучающими лицами посмотрели на огонь, а затем стали неторопливо разматывать шланг.