Книга Целуй меня страстно, страница 17 – Микки Спиллейн

— Ничего. Я и сама смогу за себя постоять.

— Милая, ни одна женщина не может постоять за себя, в том числе и ты. Будь осторожна.

— Ты очень беспокоишься, Майк? — — улыбнулась Вельда.

— Конечно.

— Ты любишь меня?

— Да. Я обожаю тебя, но если Мист тебя хоть пальцем тронет, я не стану тебя слушать, а поговорю с ним, — улыбнулся я. — Но ведь и ты совсем не похожа на романтическую героиню.

— Не важно.

Вельда сидела напротив меня, широкоплечая, прямая и стройная. Ее черные волосы рассыпались по плечам, как струи водопада, мерцающие ночью в лунном свете. В ней всегда чувствовалось что-то звериное: за внешней мягкостью и грациозностью таились сила и непреклонность. Ее глаза были такими бездонными, что, глядя в них, мне всегда казалось, будто я падаю в пропасть.

— Не важно, — повторял я снова и снова, всякий раз по-разному, и тогда она протянула руку, и наши пальцы встретились.

Парню вроде меня трудно выдерживать долго такой взгляд.

Я мотнул головой, убрал руку и снова взглянул на бумаги, которые дала мне Вельда.

— Не будем отвлекаться, — бросил я. Она тихонько рассмеялась, но я знал, что она чувствует то же, что и я.

— Три имени уже кое о чем говорят. А как насчет трех других?

Вельда склонилась над столом, и я поспешно отвел глаза.

— Николае Раймонд, вероятно, тоже ее старая любовь. Она был близка с ним перед войной. Он погиб в автомобильной катастрофе.

Немного, но все-таки кое-что.

— Откуда эти сведения?

— От Пата. Полиции довольно много известно о Берге Тори.

— Пат и правда роет носом землю, да?

— Следующую фамилию в списке тоже назвал он. Уолтер Мак-Грат — следующий ее любовник. Он содержал ее около года во время войны. Она жила тогда в квартире на Риверсайд-Драйв.

— Он из местных?

— Нет, из другого штата, но частенько бывает здесь, в городе.

— Делец?

— Торгует стройматериалами и сталью. Ему приходилось иметь дело с полицией... — Мои брови вопросительно приподнялись. — Уклонение от уплаты налогов, два ареста за хулиганские действия и одно предупреждение за незаконное ношение оружия.

— А где он сейчас?

— Он здесь уже около месяца. Заключает контракты на поставку стройматериалов.

— Прекрасно! А кто такой Леопольд Ковальский? Вельда нахмурилась, глаза ее потемнели.

— О нем сказать почти нечего. Эту наводку дал мне Эдди. Вскоре после войны Берга Тори выступала в ночном клубе. Однажды после закрытия клуба на улице вспыхнула драка, якобы из-за этой самой девицы, и какой-то парень заступился за нее. Некий репортеришка из бульварной газеты успел щелкнуть их обоих пару раз, и газета поместила фото на первой странице. Обычная погоня за сенсациями, но имя девицы и фотография запали Эдди в память. Через месяц история с Бергой повторилась, и опять в газетах появилось ее фото. Так и получилось, что Эдди ее запомнил.

— Но что же насчет того парня, милая?

— Сейчас я тебе о нем расскажу. Этот парень внешне похож на борца. Так что я отправилась в редакцию спортивного журнала, и там редактор сказал мне, что это Леопольд Ковальский. Он действительно борец и целый год успешно выступал под именем Ли Ковальского, пока на тренировке не сломал руку. После этого он оставил спорт, а через месяц после той уличной драки попал под машину и умер. Поскольку среди окружения Берги это второй случай гибели в автокатастрофе, я просмотрела заключения страховых компаний. Насколько можно судить по их данным, это типичные несчастные случаи.

— Типичные несчастные случаи? — повторил я. — Или кажутся таковыми?

— Я не думаю, Майк.

— Ладно. — Я посмотрел историю болезни Берги Торн и, не дочитав до конца, засунул листок в конверт. — А что ты скажешь об этом? — осведомился я у Вельды.

— Не много. Она пришла на прием к доктору Мартину Соберину, тот диагностировал крайнее нервное истощение и предписал ей длительный отдых. По обоюдному согласию они выбрали соответствующую лечебницу, где диагноз доктора Соберина полностью подтвердился. Берга оставалась в больнице примерно четыре недели. Свое лечение она оплатила вперед.

— Да, ну и клубочек! Взяться буквально не за что. А что там насчет конгрессмена Джефри? — спросил я у Вельды.

— Ничего путного. Его видели с ней пару раз на каких-то политических приемах. Он не женат, так что с этой стороны к нему не подкопаешься. Честно говоря, я не думаю, что он что-нибудь о ней знает.

— Да, дело плохо!

— Ничего. Мы только начали. А что о ней сказал Пат?

— Он дал мне листок с ее биографией. Если не считать ее связи с Эвелло, все выглядит весьма заурядно. Она родилась в Питсбурге в 1920 году. Отец — швед, а мать — итальянка. Дважды побывала в Европе, один раз — в возрасте восьми лет — в Швеции, а потом еще в Италии, в 1940 году. Ее заработки не покрывали тех затрат, которые она себе позволяла, но, когда речь идет о девице такого рода, в этом нет ничего удивительного.

— Значит, остается только связь с Эвелло?

— Да, Эвелло — первоочередная наша задача, — подтвердил я. — Он находится здесь, в Нью-Йорке. Пат даст тебе адрес.

— Значит, он мой? — Вельда вздохнула чуть глубже, чем всегда.

— Пока.

— Что я должна делать?

— Конечно, лучше чтобы тебя официально представили ему, а дальше пусть инициатива исходит от него. И узнай круг его общения.

— Думаешь, это мне удастся? — кокетливо спросила она.

— Ты не имеешь права на ошибку. Вельда улыбнулась.

— А где ты носишь свою игрушку, киска? Улыбка погасла, и лицо ее стало строгим и неприступным.

— В петле под мышкой. С левой стороны.

— Совсем не заметно.

— А никому и не надо этого знать.

Покончив с завтраком мы вышли на улицу. Я посмотрел, как Вельда села в такси — так же грациозно, как вылезала из него, — и когда машина скрылась за углом, по спине моей пробежал легкий холодок. Я слишком хорошо знал, куда она направляется. Водителю следующего такси я велел ехать в Бруклин, но попросил его сначала остановиться на Атлантик-авеню. Там все было ясно. Имя пока еще значилось на табличке, но соседи сообщили, что ночью девушка ушла и квартира пуста. Когда мы отъезжали, у тротуара затормозил грузовик с вещами нового жильца.

Адрес в Бруклине принадлежал репортеру, который оставил работу десять лет назад. Сейчас ему было сорок девять, но выглядел он на все семьдесят. С одной стороны его лицо рассекал шрам, тянувшийся от уголка глаза к уху и дальше к краю рта. Шесть шрамов от глубоких ран украшали его живот и бок, дна рука не сгибалась в локте. Из газеты он ушел не по своей воле. Просто он, кажется, написал что-то о мафии.