Книга Повелитель разбитых сердец, страница 100 – Елена Арсеньева

Кто-то хватает меня за плечи и вздергивает с такой силой, что я на несколько мгновений зависаю в воздухе. Но как только руки на моих плечах разжимаются, я снова шлепаюсь на колени – ноги меня не держат. Руки снова вцепляются в мои плечи, и кто-то рычит прямо над моим ухом:

– Вы ранены? Вы в порядке, мадемуазель?

Перед глазами клубится радужный туман, я никак не могу обрести крепости в ногах, поэтому хватаюсь за что-то, что чернеет передо мной, пробиваясь через этот туман.

– Поосторожнее, – бурчит это «что-то», – вы мне шею свернете.

Встряхиваю головой. Наконец-то в глазах у меня проясняется, и я вижу, за что держусь. Вернее, за кого. Это огромный плечистый полицейский в черной форме. Вдобавок он и сам черный.

Смотрю на него и медленно качаю головой, не веря своим глазам. Тем более что перед ними все расплывается.

– Вы спасены, мадемуазель, – рокочет полицейский успокаивающе, – все обошлось. Ну, ну, не надо плакать. Все уже кончилось, посмотрите!

Он осторожно поворачивает меня, и я вижу Клоди, которую поднимает с полу другой полицейский, на сей раз белый. Ну, относительно белый: у него очень загорелое лицо и руки.

– Что он хотел от вас, медам? – твердит он. – Что он хотел?

Я ничего не могу сказать. Клоди тоже. Смотрит безумными глазами по сторонам, потом видит меня, и тут происходит нечто странное: лицо ее собирается в комок морщин, и она разражается рыданиями.

Продолжаю осматриваться. В дверях – еще один полицейский. Рядом с ним маячит какая-то несуразная тощая фигура в пятнистом комбинезоне. Я ее уже видела. Видела и несколько минут назад, и раньше, еще раньше! Но на голове фигуры теперь нет черной «чеченки», и я вижу лицо мальчишки лет пятнадцати: рыжего, конопатого, голубоглазого, перепуганного до того, что у него посинели губы.

– Ты кто? – спрашиваю осипшим голосом.

– Доминик… – выталкивает он из трясущихся губ, а потом опускает глаза, разглядывая что-то, лежащее на полу. Вздрагивает, прижимает к лицу свою скомканную шапку-»чеченку» и плачет тоненьким, отчаянным, детским плачем.

Я тоже смотрю вниз и вижу прежде всего мужскую руку. Ладонь залита кровью, и я вижу, как кровь толчками выливается из раны, разворотившей руку.

Я не боюсь вида крови. Принимая роды, я вижу ее достаточно. Но среди той крови обретают жизнь новые существа, а та, что сейчас передо мной, пророчит смерть. Я знаю это так же точно, как если бы кто-то ведающий шепнул мне об этом на ухо.

Я веду взглядом от ладони вверх по руке, к простреленному, тоже залитому кровью плечу. Иса лежит на полу с закрытыми глазами, мелово-бледный, с заострившимися почти до неузнаваемости чертами. Рядом стоит на коленях молодой черноволосый полицейский с сумрачным выражением лица и прижимает к его шее красную тряпку. Да ведь это носовой платок, который когда-то был белым!

– Клоди! – кричу я. – Дайте что-нибудь, бинты, дайте чем перевязать. Пустите меня, я врач!

Я подскакиваю к полицейскому, падаю рядом на колени, но он качает головой:

– Пуля перебила артерию, мадемуазель. Я делаю все, что могу, держу, пока могу, мы уже вызвали «Скорую»…

– Надо пожарных, – бормочу я. – Они приедут быстрее! Надо позвонить по номеру 17!

Вдруг я чувствую, будто что-то ледяное касается моего лица. Безотчетно провожу рукой по лбу, по щекам, но ощущение не исчезает. И тут я вижу, что Иса открыл глаза и смотрит на меня.

– Иса, – чуть слышно говорю я, – ты меня узнаешь?

Полицейский нервно дергается, и я понимаю, почему: я говорю по-русски. Я кладу руку на его пальцы, которые прижимают к ране платок, и продолжаю:

– Ты мог видеть меня раньше, не в Мулене? Вспомни!

– Где? – слабо, чуть слышно выдыхает он. – Раньше… где?

– В Дзержинске. В роддоме. Помнишь? Цыганка, беременная цыганка со взрывным устройством под юбкой. Ты был в милицейской форме. Это был ты?

Он опускает ресницы, мгновение молчит, потом снова поднимает на меня глаза:

– Да. Точно. Докторша… Тебя прикрыл дверью тот парень, к которому мы посадили в машину Зарему. У меня было дурное предчувствие… Я хотел отвезти ее сам, но мой напарник настаивал, говорил, что так будет безопасней… Я будто знал, что все пойдет не так! А потом поехал все-таки в роддом, думал, что успею что-то исправить, если произойдет сбой. Но не успел…

– Какое счастье, что ты не успел! – от души выпаливаю я. – Вы хотели взорвать не что-нибудь, а роддом! Ну почему, почему такая жестокость?!

– Война не спрашивает, почему. Вы убиваете наших детей, мы – ваших.

– Мы? – спрашиваю я, не узнавая своего голоса. На миг перестаю видеть, все плывет, и я понимаю, что плачу. Плачу и кричу во весь голос: – Мы убиваем ваших детей? Да мы помогаем родиться на свет новым детям! Любым. Всяким! Мы пытались спасти даже эту вашу Зарему, даже ее ребенка! Ты что, с ума сошел со своей войной? Беременную женщину превратить в бомбу? Как вы могли ее заставить?

– Она знала, на что шла, – равнодушно говорит Иса. – Она была настоящая шахидка, она знала свой долг и исполнила бы его… если бы не ты…

– К сожалению, я тут ни при чем, – признаюсь я с горечью. С горечью и стыдом.

Он смотрит на меня с ненавистью, а между тем меня нужно только презирать. Я ничего не сделала, ничего! Я не заслужила ни его ненависти, ни чьего бы то ни было уважения. Я только бегала, бегала… хотя за мной никто не гнался!

– Я убил бы тебя, если бы вспомнил, – шепчет Иса. – Убил бы… если бы смог! Но я еще и сейчас могу…

И он вдруг с неожиданной силой отталкивает от себя полицейского. Кровь вырывается из раны мощным толчком, и Иса, успевший чуть приподняться на здоровой, непростреленной руке, валится навзничь. Несколько содроганий – и глаза его тускнеют.

– О черт, Марсель, да ведь он умер! – восклицает чернокожий полицейский. – Не миновать тебе служебного расследования, идиот! Мало что подстрелил преступника, так еще и… Какого черта ты не держал его?

– Да он сам рванулся, честное слово, сержант! – оправдывается Марсель. – Я просто не успел!