Книга Банда 4, страница 51 – Виктор Пронин

— Такое не прощается.

— Я обязательно с ним поговорю. Скажу ему, чтобы он больше вас не обижал.

Сделаю ему очень строгое внушение, — добавил Пафнутьев, чтобы уж совсем успокоить Бевзлина. — Очень строгое.

— Не надо со мной так разговаривать, Павел Николаевич, — произнес Бевзлин с трудом. Лицо его покрыла неестественная бледность, глаза остекленели, рука, уверенно лежавшая на столе Пафнутьева, начала вздрагивать от нервной дрожи.

— Что же он такого с вами сделал? — невинно спросил Пафнутьев, понимая, что держится неплохо, что в этом разговоре он явно переигрывает Бевзлина.

— Он утопил в говне мою машину, — ответ был глуповатым, но ведь и невозможно постоянно говорить умные вещи при умственных способностях среднего уровня.

— Хорошая машина? — сокрушенно произнес Пафнутьев.

— Да.

— Это сколько же говна нужно, чтобы утопить в нем вашу машину? У Андрея никогда не было столько говна, — Пафнутьев принялся осторожно собирать бумаги и фотографии, разложенные на столе, надеясь, что в бешенстве Бевзлин может и не заметить его невинных движений. Но Пафнутьев ошибся. Бевзлин мгновенно оценил положение и сам собрал все документы со стола в одну стопку. Быстро перебрал бумаги, всмотревшись в каждую фотографию, в каждый договор о наследовании квартир, остановился взглядом на сморщенном личике проснувшейся, наконец, девочки, и после этого поднял на Пафнутьева глаза, в которых явно прочитывалась скорбь.

Бевзлин принял решение.

— Неплохо работаете, Павел Николаевич... Материал собрали достаточно полный и убедительный.

— Спасибо на добром слове, но, должен вам сказать, работа еще не закончена. В уголовном деле еще не назван главный герой... Это я собирался сделать сегодня.

— Кто же он, Павел Николаевич? — посеревшие губы Бевзлина все-таки растянулись в улыбку, но она более напоминала оскал. Пафнутьев как никогда раньше почувствовал, что опасность совсем рядом. Но ощущение смертельного риска его лишь подстегнуло. Темная волна неуправляемого гнева в его душе поднималась, вот-вот могла достигнуть глаз, и тогда уже Пафнутьеву никак не удалось бы скрыть злость и ненависть. — Так как же зовут главного героя вашего уголовного дела?

— Его зовут Анатолий Матвеевич Бевзлин.

— Ответ правильный. Честный. Мужественный. Одобряю. Приветствую. Ваш ответ нравится мне еще и тем, что он подтверждает правоту моих слов, произнесенных несколько минут назад.

— Что же за слова такие? Я чегой-то и не уловил в ваших словах какого-никакого смысла? — Пафнутьев растерянно моргал глазами.

— Я сказал, что вам придется поехать с нами, — Бевзлин оглянулся на телохранителей, и все они сделали еще по шагу к Пафнутьеву.

И тот спохватился, понял, что надо выигрывать время, только время сейчас может его спасти. В коридоре прокуратуры никто не остановит этих амбалов, и выведут они его легко и просто, усадят в машину быстро и ловко и увезут, ведь увезут, и никто не сможет им помешать. И кто знает, может быть, сжалятся и подбросят куража ради его правую руку или левое ухо...

— Вы мне так и не сказали, чем вас обидел мой водитель? — спросил Пафнутьев. — Машина — ладно... Может быть, он машину обидел? Выгрести из нее говно и снова можно ездить, а? — это был удар, это было оскорбление, но Пафнутьев уже не мог себя сдержать, он уже не отвечал за свои слова. И где-то в самой глубине сознания брезжило понимание — он правильно себя ведет. Ни в чем, даже в самом малом, нельзя сейчас уступать. Он в своем кабинете, за своим столом, а перед ним сидит разоблаченный бандюга. Как он ни крут, как ни силен, но жилки в его поганом нутре дрожат, поскольку понимает, что находится в кабинете начальника следственного отдела.

— Он нанес мне и личное оскорбление, — подавив истерику, ответил Бевзлин.Он меня ударил.

— По морде? — спросил Пафнутьев. — Ох, простите, по физиономии?

— Можно и так сказать.

— Надо же, какой пакостник, — огорченно покачал головой Пафнутьев. — А меня он заверил, что всего лишь наделал вам в штаны... А в штаны он вам не наделал?

— сочувственно спросил Пафнутьев.

— Оставим это, — Бевзлин поднялся.

— А где это происходило? Неужели он все это проделал публично? Неужели люди видели, как он наделал вам в штаны? — это тоже был удар, и Пафнутьев прекрасно это сознавал.

— Я понял вас, Павел Николаевич, — сказал Бевзлин. — Исправить вас может только могила.

— Совершенно с вами согласен! — широко улыбнулся Пафнутьев. — Могила она такая, она хоть кого исправит, хоть кому мозги выправит.

— Вы мужественный человек, Павел Николаевич, — сказал Бевзлин, запихивая в черный конверт фотографии, собранные со стола документы, договоры. Он оглянулся на телохранителей, и те вплотную подошли к Пафнутьеву. — Только без глупостей, ладно? — попросил Бевзлин. — Вы должны меня понять... Не могу же я отвечать на оскорбление какому-то водителю... А ответить должен. Кроме того, мне не нравится ваша деятельность по сбору этих вот бумажек, — он повертел в руке черным конвертом.

И в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное, что не вписывалось ни в зловещие планы Бевзлина, ни в отчаянные надежды Пафнутьева. В разговоре все забыли о распростертом на полу Худолее. А тот потихоньку пришел в себя, но виду не подал, на это у прожженного выпивохи хватило и хитрости, и осторожности. Сквозь прищуренные веки он внимательно наблюдал за происходящим и слышал, впитывал каждое произнесенное слово. Когда напряжение достигло высшей точки, Худолей вскочил на свои не больно крепкие ноги и заорал так, как не орал никогда в жизни и, наверное, уже не заорет. Это был визг, вой ужаса и безнадежности, вопль отчаяния и самоотверженности, в этом крике при желании можно было даже расслышать предсмертный хрип умирающего человека.

Секунду-вторую все пребывали в каком-то оцепенении, но и этого времени хватило Худолею. Он рванулся к двери, на ходу выхватил у Бевзлина из его куражливо протянутой руки черный пакет, всем телом, как на амбразуру, упал на дверь, распахнул ее и, не прекращая кричать, завывать и всхлипывать, понесся по коридору, заставляя распахиваться все двери, люди бежали по лестницам, спешно покидали кабинеты и туалеты. На своих чудесным образом окрепших ногах Худолей пронесся полыхающей шутихой по коридору, опять же всем телом ткнулся в дверь своей каморки, распахнул ее, проскользнул вовнутрь и набросил жиденький крючочек из гвоздика, полагая в последней надежде, что этот крючочек его спасет.

Воспользовавшись секундной растерянностью своих гостей, Пафнутьев вскочил и, не в состоянии сделать ничего другого, поскольку был плотно сжат телохранителями Бевзлина, захватил нижний край своего стола и, приподняв его, бросил на середину кабинета. И тут же, без роздыха, без размаха со всей вдруг пробудившейся в нем силой двинул кулаком в подвернувшийся подбородок одного из амбалов. Тот рухнул, рухнул тут же. Это был сильнейший нокаут. Амбал, ворочая мутными глазами, попытался было приподняться, но не смог и снова опрокинулся на пол.