Онлайн книга «Кровавый чернозем»
|
— Ну как ребенок малый, — ворчала под нос Лена, про себя радуясь вместе с мужем… Поэтому ничто так не огорчило Ковригина в этой истории, как пропажа кассет, на которых были записи его сына — единственное, что осталось им с Леной после его гибели. …Ковригин очень хорошо запомнил тот день, когда им сообщили о смерти Алеши. Было воскресенье. Стояла ясная, солнечная погода. Василий пил пиво на крыльце, запрокидывая бутылку и причмокивая после каждого глотка. Пересохшее белье вяло надувалось на веревке, протянутой через весь ковригинский двор. Лена пришла за бельем в коротком халатике, схваченном на животе одной пуговицей, по-домашнему. — Людей так много на земле и разных су-удеб… Надежду дарит на заре паромщик лю-удям… — набрав полный таз белья, она ушла в дом и продолжала петь там. Ковригин разглядывал солнце сквозь бутылку. Неожиданно хлопнула калитка. Ковригин оглянулся. «Почтальон? Странно, в такое время», — подумал он. Все остальное происходило словно в вязком тумане. Он на всю жизнь запомнил это состояние… — Телеграмма, — сказал почтальон, не доставая, впрочем, самой телеграммы. — Ну? — спросил Ковригин. — Ты что, Сергеич? — Ты только это — мямлил почтальон, нерешительно доставая из сумки сложенный бланк. — Давай телеграмму. Чего копаешься-то? — весело подмигнул Ковригин. Лена снова вышла с пустым тазом из дома. — Вась, кто там? — крикнула она. — Сергеич. Телеграмму принес, — негромко ответил Ковригин. — От кого? Она услышала, тихо подошла, словно почувствовала, что случилось. А случилось то, что их сын, который служил на флоте, трагически погиб. Ковригин не любил вспоминать подробности случившегося. Он не вполне понимал, зачем Лене понадобилось писать сослуживцам Алеши, узнавать, что и как произошло, о чем думал, что делал и что говорил их сын в последние дни своей двадцатилетней жизни… Ковригину казалось, что теперь все эти детали только делают еще больнее, еще страшней потерю… Утешая жену и стараясь объяснить нелепость ее желаний узнать в деталях подробности гибели сына, Ковригин сам, стараясь, чтобы этого не видела жена, втайне снова и снова просматривал все сделанные им видеозаписи… Как— то Лена застала его за этим занятием. — Опять? — Что — опять? — деланно удивился Ковригин. — Ты думаешь, я не знаю? — Что — не знаешь? Что — опять? — Ковригин растерялся. — Только зря себя мучаешь, — Лена заплакала, Ковригин подошел к ней, обнял ее. — Бедные мы с тобой, бедные… — Как раз таки мы с тобой богатые, — попытался сострить Ковригин, вышло не особенно к месту. — Только кому все это теперь нужно? — сказала Лена. — Как — кому? Жизнь продолжается. — Ковригин старался отвечать бодрее. — Какая там жизнь, — Лена махнула рукой, — только о нем и думаю. Она, тяжко вздохнув, присела на край дивана. — А помнишь, он, когда родился, русый такой был, а потом потемнел, а как в армию провожали… Лена снова заплакала. Ковригин задумался. Нужно было сказать какие-то точные, правильные слова, даже не утешения, а слова, которые придали бы сил, помогли обрести смысл. Он понимал, что жене сложнее, чем ему: у него все-таки дело, не позволяющее расслабляться, иной раз и захочешь оттянуться, да некогда. А у нее — одни воспоминания. После смерти сына Лена ушла из школы, где работала учительницей. Василий понимал, что ей нужно время для того, чтобы обрести хоть какое-то душевное равновесие, но в душе он был против этого ее ухода. Он догадывался, что свободное время — тот самый резерв боли — ей сильнее вернет самые лучшие ее воспоминания, их воспоминания… Работа не позволяла Ковригину уделять много внимания воспитанию сына. Этим в основном занималась Елена. Новые изобретения, патенты, проблемы, свои и чужие, — все это наполняло до краев жизнь Ковригина, отдавая семье одно из предпоследних мест. На последнем месте был у Ковригина сам Ковригин. Себе он уделял меньше всего внимания. Он мог забыть пообедать и поужинать, не спать ночь, разбирая какую-то очередную сломавшуюся недавно изобретенную штуковину, причем все попытки Елены вернуть его к нормальному ритму ничем не кончались. — Как так можно? — жаловалась она. — Ты совсем не уделяешь времени ни мне, ни сыну. — Ну как не уделяю? — обижался Ковригин. — А для кого я, по-твоему, все это?… — Не знаю для кого, а нам нужно твое внимание, твоя ласка, твое слово, наконец! — Все, — принимал решение в таких случаях Ковригин, — завтра все вместе идем в лес. Походы в лес постепенно стали семейным праздником. Лена радовалась тому, что они вместе и все внимание, которое Ковригин обычно уделял своим железкам, теперь ее. Алеша радовался всему: и папе, и маме, и лесу. — Папка! — кричал Алексей. — Я нашел! По уши в грязи, Алеша, ему тогда было около восьми лет, тащил огромный гриб. — Мы его будем целую неделю есть, правда, пап? — радовался Алеша. Ковригину не хотелось разочаровывать сына. — Давай лучше мы его засушим, а потом, когда ты вырастешь, это будет памятью о том, каким ты у нас был в детстве замечательным грибником, — предложил Ковригин. — Нет, лучше съесть, — запротестовал Алеша. — Я тоже думаю, что лучше съесть, — поддержала сына Лена. — Какие вы у меня необразованные, — шутя расстроился Ковригин. Пока они все вместе осматривали гриб, Ковригин объяснял сыну, почему этот гриб несъедобен, посвящая сына в лесные тайны… Да, многое в жизни Ковригина было связано с этим лесом. Здесь прошли и его детские годы, и даже маршрут их с Леной свадебного путешествия прошел через этот лес: Ковригин счел нужным показать жене все, что он любил, приобщить ее ко всему, что знал и понимал он сам. Лена, правда, приобщалась с трудом. Ее больше прельщали бытовые радости, как, например, покупка стиральной машины с просушивающим белье устройством, которое очень быстро сломалось, а починить у Ковригина руки не доходили: дела находились и поважнее. Лена обижалась, он объяснял, она понимала и все равно обижалась. Потом, конечно, радовалась вместе с ним каждому его новому изобретению и вместе с ним и сыном отправлялась в лес… «Вот уж точно, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь», — узнавал знакомые лесные тропы Ковригин, стараясь не отвлекаться на личные воспоминания, связанные с этим лесом. Дорога петляла вокруг пригорков. Из синевы ельника пахнуло сыростью, под ногами захлюпала вода. Ковригин пожалел, что не обул дедовы боты, старомодные, с высокими голенищами. Зрелище, конечно, еще то, зато ноги в тепле и сухости. |