Онлайн книга «Убийственные мемуары»
|
– «Вечер в Полянове» Яна Соколовского. – Ай-я-яй, господин сыщик, – покачал седой головой Андреев. – Я следователь, – машинально ответил Турецкий. – Стойте, вы что хотите этим сказать? – Что такое Поляново, выяснили? – Выяснили. Польское местечко, родина художника Соколовского. – Ну и? – Да что – ну и?! Если вы что-то знаете, так скажите сами, окажите посильную помощь следствию, а если нет, так хватит издеваться надо мной! – Помилуйте, Александр Борисович, не обижайтесь на старика, я вовсе не хочу вас обидеть. Просто хотелось, чтобы вы тоже этот нехитрый путь размышлений прошли и почувствовали мою уверенность в истине. Значит, у нас есть картина «Вечер в Полянове». Вернее, была. Поляново – родина художника Яна Соколовского. Откуда вам это известно? – Из Суриковского института. Я туда специально помощника отправлял. – Ну прекрасно. А вы не просили его топографию этой местности изучить? – Полянова? – Да. – Нет, не просил. Мне что, прикажете теперь его в Польшу в командировку отправить? – А напрасно, Александр Борисович, очень напрасно. Я вот не поленился, разыскал карты. И оказалось, что в Полянове речки-то никакой нет. Нет и не было. Чтобы быть совсем точным, скажу, что там, правда, имеется подземная река, она протекает на глубине пятидесяти метров на окраине городка. Что скажете? Турецкий почесал голову. – Но ведь… но ведь художники… люди с… как бы это сказать, с фанаберией, что ли, с фантазией. Мог он и выдумать речку, этот Соколовский, разве нет? – Нет, – отрезал Андреев. – Два года назад я был в Польше. Должен вам сообщить, что Поляново находится под Краковом. В Кракове три музея – Национальный, Художественный и еще – Художественное собрание на Вавеле. Я был во всех. На Вавеле собрана наиболее полная коллекция Соколовского. В остальных тоже кое-что имеется. Я внимательно его изучил – и должен вам сообщить, что Соколовский совсем не тот художник, который выдумывал на своих полотнах несуществующие географические объекты. Вообще-то он был портретист. Среди ста пятидесяти картин, которые мне удалось посмотреть, я насчитал только семь пейзажей. Кстати, на всех присутствовали люди – именно этот объект интересовал его в первую очередь. (Кстати, помнится, на пейзаже, который был похищен у Ракитского, люди отсутствовали вовсе.) Это не Соколовский висел в спальне у Ракитского, Александр Борисович, я в этом убежден! – Но почему обязательно Левитан? – А вы посмотрите еще раз энциклопедическую справку, наименования картин. Есть там «Вечер в Поленове»? – О черт! – спохватился Турецкий, снова заглянул в компьютер: – «…такие шедевры „волжского периода“, как „Вечер. Золотой Плес“ (1889), „Вечер в Поленове“ (1890)…» Значит, думаете, «Вечер в Полянове» – «Вечер в Поленове»? – Ага. – Но это же еще ничего не доказывает! – Это как посмотреть. – Так научите меня, как смотреть! – Сперва надо выяснить, – научил Андреев, – где упомянутая картина, согласно официальным источникам, находится. Что написано в «Кирилле и Мефодии»? – В Третьяковской галерее, – снова прочитал Турецкий. – Вот! А в Третьяковке говорят – что в Русском музее. – Вы проверяли? – Я проверял, – удовлетворенно сообщил Андреев. – А в Русском музее что говорят? – Слыхом не слыхивали. – Так бывает вообще? – изумился Турецкий. – Получается, – развел руками профессор. Турецкий остановился в дверях: – Но почему именно этот Соколовский? Почему Ракитский выбрал его? Мог ведь подобрать более правдоподобную фигуру, чтобы скрыть своего Левитана, разве нет? – Тут я думаю, все просто. Во-первых, Ян Соколовский никогда не был у нас широко известен. Он даже в Польше считался художником весьма посредственным, а отнюдь не национальным достоянием. Главная его заслуга состояла в том, что он изготавливал портреты государственных деятелей. Он это просто в бизнес превратил, поставил на поток: всяких Пилсудских, Потоцких и прочих вельможных панов лудил с бешеной скоростью. У нас сейчас такие умельцы тоже имеются, придворные живописцы, всякие никасы сафроновы, слыхали? Турецкий кивнул. – Так вот, я думаю, что когда Ракитский в Восточной Европе работал, где-то там картины Соколовского ему на глаза вполне могли попасться. Ну а для такого человека, как Валентин, сделать чужую подпись, пусть и на картине, как вы понимаете, не проблема. И, кроме того… stat pro ratione vovuntas – есть такое латинское выражение. – Решение зависит от свойства личного расчета, – поторопился перевести Турецкий, дабы продемонстрировать, что и он не лыком шит. – Браво, браво. Впрочем, вы же юрист, вам положено латынь знать. Желаете, перейдем на этот древний язык? – Нет уж, увольте, – испугался Турецкий, помнивший едва ли пару десятков выражений. – Так что там за личный расчет у Ракитского был? – Да нет, это я пошутил, скорее как раз наоборот. Все дело в том, что у Ракитского в восьмидесятые годы был любимый футболист, и отнюдь не торпедовец, как можно было подумать, – Михаил Соколовский. – Помню, – перебил Турецкий, – в донецком «Шахтере» играл. Самый результативный полузащитник в истории советского футбола. – Именно, голубчик, именно! – обрадовался Андреев. – Так что же он, в его честь Левитана назвал?! Просто сам поставил поверх левитановской подписи буквы "Я" и "н"? – Получается, что так. "…А с моим первым «клиентом», Марком Спейси, у меня завязалась, как он полагал, настоящая дружба. Благодаря этой дружбе помимо прочих дивидендов я познакомился с активисткой Красного Креста Мишель Бонали. Это случилось в доме Надин Гордимер. Сегодня имя Надин Гордимер известно каждому образованному человеку, в 1991 году она получила Нобелевскую премию по литературе и стала по-настоящему знаменита – первый писатель-лауреат из ЮАР, и кто знает, возможно, последний. А тогда, в конце семидесятых, в ее доме просто собирались самые разные люди. Кого-то влекло под ее гостеприимный кров желание пообщаться с единомышленниками, кто-то (по преимуществу любители похвастать знакомством с радикальными оппозиционерами) приходил просто поглазеть и поприсутствовать. О чем бы ни заходила беседа в этом доме, рано или поздно она сворачивала на права человека, права чернокожего населения Южно-Африканской Республики. Впоследствии Надин получила прозвище «беспокойная социальная совесть Южной Африки». В самые мрачные времена апартеида в ее доме зеленел оазис свободомыслия. На одно из таких собраний меня и затащил Марк Спейси. Думаю, он получил задание от своего начальства в ЦРУ поближе познакомиться с «белой оппозицией», а меня прихватил, скорее всего, для маскировки. Но я ему за это благодарен. Мне выпала счастливая возможность встретиться с замечательными людьми. Самое интересное, что Надин Гордимер хоть и стопроцентная южноафриканка, но корни ее в России: ее отец – русский, она неплохо знает наш язык и страстно любит русскую литературу. Большого труда стоило мне равнодушно выслушивать восторженные отклики Надин о Чехове, это ведь и мой любимый писатель. Но канадский горный инженер не мог, не должен был читать русскую классику, и я с умным видом переспрашивал, не он ли написал «Евгения Онегина». Не он. Очень странно. А мне вот все-таки кажется – он, тем более что я экранизацию американскую видел, Омар Шариф снимался, и звали там его – Юрий Живаго. Точно не Чехов? Ну ладно. |