Онлайн книга «Операция «Фауст»»
|
Бирюков схватился руками за голову и начал мотать ее из стороны в сторону, подбородок у него трясся, как в лихорадке, на лбу выступили капли пота, Комедия подходила к концу. — И ты, Валет, ты тоже быдло! — заорал я истошным голосом. — Они тебя в висок — бах! — и нет тебя! Кому ты нужен? Сталину?! Ты не Валет, ты — шестерка! На тебя им и пули будет жалко! Бутылкой по черепу, и хватит с тебя! Валет взвыл страшно и повалился головой на стол. В дверь вломился Погорелов с каким-то оперативником. Тот держал пистолет на изготовке. Я замахал руками, сам готовый грохнуться в обморок. Если бы Меркулов видел сотворенный мною спектакль, это были бы мои последние минуты работы в Мосгорпрокуратуре. Для него не существовало понятия «моральный выбор». Недопустимость морального компромисса в повседневной жизни он целиком и полностью переносил в практическую сферу уголовной юстиции и выступал против тактических приемов, основанных на использовании низменных побуждений у допрашиваемого. И то, что я совершил сейчас, было безнравственно и противозаконно, но у меня не было другого выхода. Потому что я знал: если мы найдем истинных преступников и докажем их вину, мы спасем Геворкяна. Но главным для меня было не это: еще ходил по земле другой убийца Ким. И цель — найти его — оправдывала средства. Погорелов включил магнитофон на запись и слушал Валета, не перебивая. Лишь дважды, меняя кассету, он пытался остановить Бирюкова, но тот не обращал на майора никакого внимания. Обращался он лишь ко мне, своему «брату». Я же внимал ему без остатка — незаметно дирижировал его показаниями — этой симфонией кошмаров, задавая ему наводящие вопросы. Сейчас мне нужно было вытащить из этого безумца информацию об «Афганском братстве» и о деле Морозова, а сведения о двух других убийствах я оставлял на десерт — товарищу Погорелову… — И в Ленинграде этого нацмена я не убивал. Я стоял на стреме. — Брат, послушай, а кто для тебя самый главный солдат в нашем братстве? — наводил я его на нужную тему. — Главный? Брат? Солдат? Да Цезарь — главный. Я вместо него добровольно три раза «закал духа» принимал. Ну, это удары по телу, они — это розги, лучший учитель, закал духа… — Кто это — Цезарь? Как зовут, какая у него фамилия? — Цезаря зовут Цезарь. А фамилия у него — Куркин. Валера Куркин, он был мой первый командир… там… в Афганистане. Цезарь меня и в братство привел, и командиром нашей тройки был. И пил со мною первый бокал шампанского… с моей кровью. Мы поклялись тогда, что всегда будем вместе. Вместе добьемся победы над этими… над мыслителями и быдлом. — Валет! А кто тебя в Москву перевел… из Афганистана? Ты же в обслуге самого Министерства обороны работал перед самой демобилизацией? — Цезарь перевел. Сначала его самого взяли в академию. Потом он меня в Москву перетащил. Это нелегко. Но он мой брат. Он меня любит! Мне, конечно, хотелось сказать Бирюкову, что и этот твой «брат» Валерий Куркин, наверное, такой же оболтус, как и ты сам. Небось тоже выступает за уничтожение восьмидесяти процентов населения. Но любая реплика могла сейчас испортить все дело, и я спросил: — В какой академии учится сейчас Цезарь? — В академии Дзержинского. Не которая военно-инженерная, а специальная — для разведки и спецназа. — И на деле он был, Цезарь, когда надо было расправиться с предателем, с Морозовым, — в Рязани? — сказал я и внутренне весь подобрался. — Ага, был. Он и ухлопал этого дурака, быдло это — курсанта. Он предать хотел наше братство. Цезарь говорил — наш устав хотел обнародовать. А это нельзя, секрет — наш устав. — А девушка? Что за девушка ездила с вами в Рязань? — В зеленой косынке которая? — Ну да. — Не знаю. С ней имел дело не Цезарь, а наш главный. — Кто — главный? — Да ты же знаешь, что мы действуем в тройке. Главный — Малюта Скуратов, потом — Цезарь, потом — я, Валет… — И ты не знаешь ничего о девушке этой? Кто она? Откуда? Как зовут и где живет? — Не-е… Не знаю я. И не положено, а я устав соблюдаю. Тогда меня тоже главным назначат, в другую тройку. — А что ты знаешь про Малюту Скуратова? Кто он? — Ничего не знаю. — А уколы тебе делали — в Афганистане? — От трусости? Чтобы храбрый был? Делали! Я же в гражданке трусливый был — факт. Крови очень боялся, плакал, когда ребята в нашем совхозе кошку били или собаку. В Афганистане таким быть нельзя. Там смелые люди нужны. Поэтому нам и уколы сделали… — И что? После уколов — ты смелым стал? — Спрашиваешь! Конечно! У него появилась улыбочка, как тогда у Ивонина. — Я всю дорогу тренировался. Все нормы сдал, у нас в братстве для того, чтобы звание получить «солдат доблести и чести», — надо проползти 36 метров за 25 секунд, попасть в десятку из пистолета, поразить мишень «в сердце», кидая нож. — А ты в метро был, когда в вагон бомбу подложили? — спросил я, нервно почесывая подбородок. Бирюков хмыкнул и покачал головой. — Цезарь там был. А меня не взяли. Там были специалисты по взрыву. — Тогда откуда ты знаешь, что ваша работа, если ты не был? — спросил я, оторвавшись от блокнота, в который записывал основные факты из показаний Бирюкова. — Нам объявили… Бирюков осекся, потому что, видимо, не хотел говорить о сборищах братства. — Скажи, брат, а где вы собирались? Я имею в виду собрания «Афганского братства». — Точно не знаю… В каких-то катакомбах, под землей. Я приезжал на платформу «Москворечье». Там меня ждал Цезарь. Он усаживал меня в машину, надевал повязку и вез куда-то. Нужна конспирация. Это потом, когда победим, мы выйдем из подполья. А сейчас — конспирация. Мы в катакомбах сидели в темноте, чтобы не видеть друг дружку. — И что, говорили вам в катакомбах? Когда Сталин отдаст свой самый главный приказ? — Сказали, что скоро отдаст! Может, даже в этом месяце отдаст! — О чем приказ? Что вы должны будете делать? Конкретно?! — Конкретно — не знаю! Знаю, что будем убивать быдло и мыслителей! Совершать революцию! А конкретно приказ Сталина объявят нашим тройкам накануне! Накануне нашей революции! Я в упор смотрел на Бирюкова, крикнул: — Брат! Смотри мне в глаза! — Я смотрю! — Отвечай! Отвечай! Честно, только честно, как солдат! Когда Сталин отдаст приказ «Афганскому братству»? Отвечай! — Не знаю! Не знаю я! — Врешь! — Нет. Не вру! Я не знаю. Все тогда взлетит на воздух и придет наше время. Придет наш час! Больше я ничего не знаю. — Хорошо. Успокойся. Я тебе верю. Скажи, кому вы отдали инкассаторскую сумку с деньгами? |