Книга Похищение казачка, страница 24 – Фридрих Незнанский

— Еще хуже, — засмеялась Вязьмикина. — Да это же обычная история. Пауки в банке. Причем банка открыта, а на волю никто не хочет. Пригрелись.

— Насчет остальных начальников вы не ответили. Прокурор? Глава Управления внутренних дел? УФСБ?

— Прокурор Глебов в политической возне не замечен. Майков, это милицейский босс, в постоянном конфликте с действующим мэром. Тяжлов, начальник УФСБ, его поддерживает, а на губернатора баллон катит. Изрядный такой баллон. — Она засмеялась.

— О господи, зачем только спросил, — вздохнул Турецкий. — Я уже запутался. Ну ладно, спасибо.

На самом деле он был доволен — ненавязчиво выяснил то, что и было нужно узнать. И какая бы ушлая ни была Вязьмикина журналистка, его истинный интерес за ворохом этих имен она сразу не поймет.

Турецкий и Леонович подъехали к ресторану одновременно и подошли к входу с разных сторон — Леонович вылез из лимузина и взглядом отпустил охранника, когда заметил приближающегося к нему Турецкого. Уверенный в себе старикан, не мог не отметить Александр Борисович. Они поздоровались, и Турецкий толкнул перед ним вращающуюся дверь.

Леонович чуть наклонил голову, потупился, и его лицо осветилось простодушнейшей улыбкой. На миг Турецкому это показалось странным — неужто этот широкоплечий семидесятилетний мужик так благодарен ему за жест обыденной вежливости? Однако в следующую секунду Турецкий понял, что улыбка не имела касательства ни к нему, ни к его светским манерам. Леонович просто предвкушал то, что ждет его за порогом.

Едва Леонович вошел в вестибюль, украшенный причудливыми бронзовыми скульптурами, подхалимаж пошел полным ходом. Метрдотель чуть ли не выпрыгнул из-за своей конторки. Кроме того, подскочили сразу двое официантов. Они улыбались и кланялись, через слово величая гостя «господин Ле-онович». «Крестный отец» все ниже и ниже опускал подбородок, топя его в складках жира, что-то бормотал в ответ, а его улыбка, становясь все шире и шире, делалась, как ни странно, все более застенчивой. Он улыбался, будто мальчишка за праздничным столом в свой день рождения, которому неловко и удивительно радостно, что столько людей вокруг счастливы, прямо-таки вне себя от счастья от одного того, что он предстал перед ними собственной персоной.

По отношению к Турецкому метрдотель и официанты ограничились лаконичным «Здравствуйте» и вновь принялись осыпать Леоновича пустыми лакейскими любезностями. В вестибюле Турецкий заметил типа лет тридцати с лишним в дорогом костюме, который выглядел просто как чехол на его железной мускулатуре. Леонович тоже обратил на него внимание, и метрдотель, застенчиво улыбнувшись, пояснил ему:

— Секьюрити. Сегодня у нас обедает госпожа Серебряникова…

Леонович повернулся к Турецкому и скорчил постную мину — возможно, испугался, что с супругой мэра тягаться за ресторанное поклонение будет непросто. Секьюрити между тем ел их обоих глазами. Турецкий заметил, что из уха у него торчит шнур.

Метрдотель простер руку в сторону зала, и процессия двинулась: впереди сам метрдотель, за ним Леонович и Турецкий, а старший и младший официанты в арьергарде. У Леоновича физиономия так и сияла. Он всем этим упивался. Только то, что он держал глаза опущенными, не давало ему выглядеть идиотом.

Окна были зашторены, и зал ярко освещался, отчего безвкусица и роскошь били в глаза куда резче, чем просто при дневном свете. Зал был полон и гудел разговорами. Одна за другой взгляду Турецкого представали различные компании, разговоры которых он бы с удовольствием послушал. Но сегодня он тут по другой причине.

Леонович не говорил официанту ничего, видимо, здесь прекрасно знали его вкусы, а Турецкий в качестве аперитива заказал минеральную воду.

Леонович начал разговор первым:

— Я уже слышал о вас, Петр Петрович. Но никак не думал, что увижу так скоро. Так что, сами понимаете, полон любопытства.

— А чего тянуть?

— Согласен! У вас ко мне какой-то деловой интерес?

— Возможно, — уклончиво ответил Турецкий.

— А чего тянуть? Можно ведь опоздать. Можно не успеть.

— Куда?

— Ну… в широком смысле. Можно умереть, например, — улыбаясь, предположил Леонович.

Турецкий не поверил своим ушам. Вот это напор. Вот это «наезд».

— Шутить изволите?

— Ничего подобного. Смерть на войне — механическая вещь. Война — грандиозная машина, планомерно истребляющая людей. Подвиги и страдания тут мало что решают.

У Турецкого уже шарики за ролики заходили. Остановить Леоновича, кажется, было мудрено, а понять — еще сложнее. Турецкий все же осторожно вставил:

— Я так не думаю. Вы же не на войне.

— Я не на войне? — удивился Леонович. — Я — не на войне?! Ну вы даете! Кто-то из великих сказал: мошкаре, что рождается на рассвете и умирает с заходом солнца, не дано постигнуть значение слова «ночь».

— Ну, извините, если был неправ.

— Проехали, — кивнул Леонович. Но видимо, все-таки «не проехали», потому что он еще раз повторил: — Я — и не на войне, надо же…

Турецкий вздохнул:

— Складывается впечатление, что вы меня не понимаете…

— На этот счет не волнуйтесь. Я могу говорить с кем угодно, даже не понимая другого диалекта, — безапелляционно заявил Леонович. — Я всех понимаю и всех люблю. Всех! Древние греки выражали это в своем языке. У них есть слова «эрос», «филия» и «агапе» — все означают «любовь». «Эрос» — физическое влечение, «филия» — братская любовь, дружба, а «агапе» — любовь человеческой сущности. Я, допустим, могу не любить то, что вы делаете, но я уважаю и люблю вас как человека. Я люблю человечество!

«Во хватил, — оценил Турецкий. — Или, может, это все просто репетиция предвыборных баталий?»

— Не верите, что я всех люблю? — прищурился Леонович.

— Это же в теории, — заметил Турецкий. — В теории оно, может, и так. Но… различие между теорией и практикой на практике гораздо больше, чем в теории.

Леонович расхохотался:

— Как вы сказали? Можете мне это записать?

— Я издатель, а не писатель, — напомнил Турецкий.

— И это неплохо звучит, — оценил кандидат в мэры. — Хотите, я вам подарю компромат на Сереб-ряникова, господин издатель, который не писатель?

— Валяйте.

— Вы, конечно, уже знаете, как с городского стадиона стырили мачты с прожекторами?

— Конечно, — не моргнув глазом соврал Турецкий.

Как можно было стянуть то, что находится у миллионного города на самом виду — четыре огромные металлические конструкции с прожекторами, — Ле-онович ему поведал. Оказалось, у этой истории давняя подоплека. Еще два года назад, в период подготовки местных легкоатлетов к Олимпиаде в Афинах, главный городской стадион было решено глобально реконструировать. Выразилась эта реконструкция в том, что перестелили беговые дорожки и демонтировали мачты освещения, якобы заказав новые. Впоследствии слово «якобы» приобрело ключевое значение: старые мачты долго лежали на задворках, а новых как не было, так и нет. В конце концов «кто-то» распорядился действительно бесполезный металл загнать рачительным японцам, которым почему-то нужно все, что не нужно нам, а стадион остался стоять лысым.