Онлайн книга «Бес в ребро»
|
— Так, с этим пока ясно. Какие у вас еще есть соображения? — спросил Кравченко. — Достаточно изъять журнал регистрации рабочего времени в АПУ, и будет ясно, что в тот момент, когда они были в ресторане, Поручиков записан присутствующим на исполкоме. И это врут, они всё врут! Да таких противоречий полно. — Для характера драки, в общем-то, и не важно, были они в ресторане, в такси или на исполкоме, — заметил Кравченко. Я запальчиво перебила: — Нет, мне кажется это важным — я говорю о том, что они в принципе не вызывают доверия, поскольку все, что они говорят, они врут! Но следователю Бурмистрову выгоднее не замечать этого, лучше быть ему бюрократом, чем откровенным мерзавцем… Прокурор сдержанно усмехнулся: — Ну, что поделать, бюрократов у нас так много, что иногда удобнее действительно выглядеть нерадивым работником. Старик, сидевший молча, сказал: — В первом правовом уставе России — в Регламентах Петра I — сказано, что если канцелярский служитель не справляет должность добросовестно, он должен быть повешен за ребро на крюк… Прокурор засмеялся: — О-о-о, боюсь, что если бы у нас восстановили столь радикальные меры, крюков металлических не хватило… Потом резко оборвал смех: — Когда это произошло? — Двадцать второго сентября. — Н-да. А чего же вы раньше-то не обратились? — спросил он Старика. Дед усмехнулся: — Борис, ты стал большой начальник, а я знаю точно, что к начальству нельзя обращаться дважды. — Вы, Герасим Николаевич, дипломат, — покачал головой Кравченко. — Ну, что я вам могу обещать? Сегодня же истребую дело и поставлю на контроль. Все сообщенные вами сведения будут тщательно проверены. Я полагаю, что можно будет, если все подтвердится, изменить Ларионову меру пресечения на подписку о невыезде и постепенно все это дело спустить на тормозах. Мы удивленно воззрились на него. — Мы же ведь не жулика из тюрьмы вызволяем, — сказала я. — Почему же на тормозах? Он бился за свое достоинство. А я хотела справедливости. Прокурор тяжело вздохнул: — Вы уверены, что я, поверив вам, могу одним росчерком пера наказать порок и восславить добро. В жизни это все гораздо тяжелее. Я думаю, мне тут Бурмистров расскажет, кто на него выходил. Но надеюсь, впрочем, что справедливость нам восстановить удастся. Только не надо торопить ее, эту справедливость, вы уж мне поверьте. Нелегко мне с Барабановым возиться. Я на одной ноге стою, деревянной, а он всеми четырьмя упирается. Ничего, эти вопросы будем решать не спеша. Я верю — все будет хорошо… На улице я спросила у Старика: — Ну, что думаешь? Он бессильно развел руками: — Нет темноты более совершенной, чем темнота предрассветная… * * * В полдень я вошла в редакцию. На бегу достала из сумки удостоверение, протянула Церберуне, и настроение было у меня в этот момент такое боевое, что даже окаменелая жестокость на ее лице не казалась мне привычно отвратительной. Сегодня, по случаю наступления холодов, она несла вахту в синей форменной шинели. Как всегда, Церберуня внимательно, не спеша прочитала удостоверение, закрыла его и положила в ящичек своего столика с телефоном. — В чем дело? — спросила я ошарашенно. — Есть указание изъять у вас пропуск. Вы отстранены от работы. Поступил приказ из секретариата… — От нее исходил непереносимо острый запах нафталина, которым она пересыпала свою шинель. — Но мне нужно в редакцию! На работу! Меня никто не увольнял, — как-то неуверенно-жалобно заговорила я. — Позвоните по телефону из бюро пропусков в редакцию, и секретарь вам закажет разовый пропуск… — и вид у нее был такой, будто она пролежала в нафталине много месяцев вместе со своей толстой шинелью. На ее сером лице было мрачное счастье, она испытывала извращенческое удовлетворение мстителя. Она жила этим сладким мигом унижения другого человека. Бережно сохраняемое в нафталине от потраты временем бессмысленное зло. Я повернулась и, не говоря ни слова, вышла на улицу. Не буду я звонить в секретариат. Не буду я заказывать себе по телефону пропуск… Я шла по городу — без цели и направления. Наверное, надо привыкать к мысли о том, что моя жизнь превращается в более или менее благополучное странствие из несчастья в неприятность. Как-то незаметно прошло счастливое ослепление молодости, которое было полно уверенности, что жизнь нас несет, безусловно, к светлому, прекрасному и радостному, а вовсе не к подступающей старости, болезням и утратам. Пролился быстрый дождь, и одновременно через сивую редюгу облаков прорвалось оловянное бельмо осеннего солнца. На стынущей свинцовой воде медленно разворачивался речной трамвай. Надо идти домой, разговаривать с детьми, объяснять им, куда делся Ларионов. Витечку я уже отправила в командировку. Куда мне послать Ларионова? Или объяснить им, что его несправедливо посадили в тюрьму? Господи, как же мне справиться со всем этим? Как объяснить им, что меня уволили? За что? Нет, не могу, не сегодня. Нет сил. Я мадам Гулливер, каждый волосок которой привязан на колышки неисполнимых обязательств. Причудливые позы, гримасы и кошмары. Все равно — я ни о чем не жалею! Спасибо Старику. Как он сказал мне утром? Кто милосерд к злодеям, тот становится злодеем для милосердных… Надо идти домой — готовить ужин, прибрать квартиру, постирать. А завтра начну все сначала. Я стану профессиональным борцом за справедливость. Правда, профессии такой не существует. А людей, занятых этим ремеслом, называют закоренелыми кляузниками. Но если справедливости нельзя добиться добром, попробую добиться чем угодно. Свернула во двор своего дома и увидела, что на лавочке около подъезда сидит Ларионов. Стриженый, с черным лицом. И смеется, шизик. А я плачу. Старая дура. — Тебя отпустили совсем? — Подписку отобрали… Чтобы не сбежал… От тебя… — Нужен ты мне очень, арестант несчастный… — Раз из тюрьмы вырвала, значит, нужен… — Наверное… Ты не забудь, позвони сегодня Аде, скажи, что живой, привет передал… |