Онлайн книга «Зона для Сёмы–Поинта»
Сема–Поинт шепотом спросил Семеона, кивнув в сторону тощего мужичка: — Ты знаешь эту мерзкую и очень гнусную рожу? — и даже брезгливо передернул плечами. — Впервые вижу, — так же шепотом ответил Семеон. Хотя они и старались общаться незаметно, угрястый мужик оказался глазастым: заметил, что говорят о нем, и это явно насторожило его. Он тут же повернулся и медленно зашагал в сторону какого‑то жилого барака. — Мне кажется, что это первая нас пробивка, — задумчиво проговорил Сема–Поинт. — А мне кажется, что я догадываюсь не только, кто его послал, но и кто он, — хитро прищурился Семеон. — Вот как? И кто же? — Мне описывали портрет этого слизняка, и ты правильно дал ему определение: гнусная рожа… — Пашка–Гнус! — догадливо воскликнул Сема-Поинт. — Точно! — кивнул Семеон, — такое впечатление, что просто срисовали для меня его портрет!.. — Что ж, должен заметить, что первый контакт прошел достаточно удачно! — констатировал Сема- Поинт. — Да, этот слизняк в полной прострации, такое впечатление, что он даже испугался, — предположил Семеон, — интересно, что он Винту скажет… — Не уверен на все сто, но мне кажется, что уже сегодня нам станет известно о том, что этот Гнус скажет своему хозяину… — задумчиво проговорил Сема–Поинт. — А мы достойно подготовимся к встрече! — подхватил Семеон и у него даже глаза заблестели. — Не гони волну, приятель! — осадил его Сема-Поинт. — Вполне возможно, что к нам захотят сначала присмотреться… Сема–Поинт не мог сказать Семеону, что в глазах Пашки–Гнуса он прочел не испуг, а неуверенность: он явно не знал, что ему делать. А значит, он не станет торопиться и предпринимать активных действий, а просто присмотрится, чтобы определить, кто из них Сема–Поинт. Вполне возможно, это не первый этап, который встречает Пашка–Гнус: наверняка им уже был допущен какой‑то прокол, за который ему и намылил холку Кемеровский Винт. Прав он или нет, а Сема–Поинт решил особо не напрягаться, но и совсем не расслабляться. Вскоре вновь прибывший этап привели в карантинный барак, где их встретил завхоз карантинки: высокий стройный парень лет тридцати. У него, несмотря на правила содержания осужденных, черные волосы были несколько длиннее положенных. Тщательно отутюженная черная роба, еле уловимый запах дорого мыла и хорошо выбритые щеки говорили о его чистоплотности и финансовых возможностях. Внимательно осмотрев новеньких, он чуть дольше задержался на лицах Семы–Поинта и Семеона: — Братья, что ли? — удивился завхоз. — Ага, братья–разбойники! — весело ответил Семеон. — Мы даже не родственники, — вставил Сема- Поинт. Он выразительно пожал плечами, как бы говоря: «Такое бывает!» — Ну–ну! — завхоз вдруг радушно улыбнулся. — Привет, земляки! Все меня кличут Тимкой–Бесом. Я — завхоз карантинки, а в понедельник вы придете ко мне на склад получать вещи: одежду, матрасы, подушки, постель! Вас — едва ли не втрое меньше, чем мест в карантинке, а потому сами решайте, на каких шконках вам спать! Вопросы? — Так мы что, до понедельника будем здесь париться? — спросил кто‑то. — И выходить в зону нельзя? — Точно так: гулять и курить можно только в пределах локального участка! Тимка–Бес все говорил и отвечал на вопросы спокойно: просто ставил в известность. — А питаться как будем? — поинтересовался Семеон. — Питание будет доставляться прямо сюда, в том числе и горячие блюда. Сегодня ужин уже закончился, поэтому позднее получите его сухим пайком: по пайке хлеба, по банке кильки в томате на двоих, по порции сахара и пачку чая на всех. Кто объединится для чифиря, возьмете у меня «машинку» и пол- литровую банку. Мой совет, если у кого‑то имеется собственная замастыренная «машинка», то советую сразу выбросить: у нас здесь строго с этим! Автор поясняет, что «машинкой» в колонии называется самодельный кипятильник, сделанный из двух половинок лезвия, кусочка дерева или эбонита между ними и двух кусков провода. Два конца провода подсоединяются к разным кускам лезвия, а другие концы вставляются в розетку. Эта конструкция сильно гудит, не очень долго работает, но вода вскипает очень быстро. Меж тем Тимка–Бес продолжил свой инструктаж: — Если кому‑то постираться нужно или погладить что‑то, то по куску мыла можно получить прямо сейчас, впрочем, как и утюг, лично у меня по списку! — А когда сухой паек получим? — спросил совсем старенький мужичок, сильно похожий на бомжа. — Что, отец, проголодался или у тебя по расписанию ужин? — усмехнулся завхоз. — Да, кишка кишке фигу кажет: второй день как маковой росинки во рту не было, — не обижаясь на шутку, пояснил старик. — А что, разве с тобой никто не поделился? — удивился завхоз: на этапе, как правило, таких стариков стараются подкармливать. — Так он не с нами пришел: подсадили уже здесь, в городе, — пояснил кто‑то. — Так ты, выходит, отец, из местных будешь? — Почему буду? Я — есть! Но ты прав, сынок, из‑под Оренбурга мы, деревня Подгумново, — кивнул тот. — И сколько годков тебе натикало? — Так уже… — он собрал на лбу все морщины в кучу, пытаясь высчитать, сколько он прожил на этой земле, потом неуверенно ответил: — Семьдесят девятый мне, однако… кажется… — Так он, видно, и Ленина видел! — усмехнулся молодой парень с оттопыренными ушами. — Не видел — опоздал, — с огорчением вздохнул старик. — Куда опоздал? — не понял тот. — Так проездом его поезд останавливался в наших краях, он даже на митинге выступал с речью о продразверстке, да я, малец совсем еще, бежал изо всех сил на станцию, да опоздал на эту встречу … Старик говорил столь уверенно и спокойно, словно рассказывал о том, как в детстве ходил в лес по грибы и по ягоды. Во всяком случае, никто из присутствующих не возразил ему, и многие сидели раскрыв в удивлении свои рты: «Это надо же, самого Ленина мог увидеть!» Автор помнит время, когда люди с уважением относились к тем, кто стоял у истоков нашей Революции. Уже одно то, что кто‑то МОГ увидеть самого Ленина, уже казалось настоящей фантастикой и вызывало у многих некий трепет в груди! Как жалко, что сейчас, в новом веке, у молодежи исчез этот трепет, уважение к истории своей страны, уважение к заслуженным людям, которые, и в этом все были уверены, избавили нашу страну от рабства и нищеты, заставили другие страны уважать Советский Союз. Да, машина советской пропаганды работала на полную мощность. Было твердое ощущение, что если Партия укажет на белое и заявит, что это черное, все примут этот постулат безоговорочно! |