Онлайн книга «Мастер и Афродита»
Вот ради такой жизни она готовила и осуществляла свой план. И штудировала «Муки и радости». Сможет ли она, Шура, полюбить этого чудного художника? Как мужик он, на удивление, ей показался: "Слава Богу, хоть тут нормальный, нашим деревенским еще фору даст. Внешность плюгавенькая, так это ничего. Если его помыть и приодеть посолиднее, станет сносным. С деньгами, похоже, у Темлюкова проблем нет. Завтра Клыков ему куш отвалит. У бухгалтерши Большаковой сама ведомость видала. На такие деньжищи можно пару лет безбедно прожить". – Ты уедешь, а мне оставаться? Как после того, что с искусством соприкосновение получила, стану стены под побелку штукатурить? – спросила Шура тихим и нежным голосом так, будто она примет покорно любое решение ее повелителя. Темлюков не сразу понял, о чем говорит девушка. А когда понял, прижал к себе, поцеловал. – Теперь мы вместе. Поедешь со мной? – Хоть на край света! – вырвалось у Шуры, и Темлюков улыбнулся. Он и так считал вопрос решенным. Шура едет с ним, только что он ей может предложить: – Знай, со мной сладко не будет. Я, нынче у начальства не в почете. Жить будем в мастерской. Пока деньги Клыков даст, а там что Бог… – Да я с тобой на одном хлебе и воде согласна. Мне тут от тоски помирать. Лучше с тобой на воде. Шура обняла Темлюкова. Он положил ее на разложенную телогрейку и гладил, любуясь отсветами костра на ее лице, меди волос, упругой груди, просвечивающей сосками под прозрачной тканью языческого костюма. – Ты сама как произведение искусства. Я буду писать тебя. Я создам настоящие холсты. Теперь я перешел Рубикон. Я Мастер. И этого у меня никто отнять не сможет. – Ладно, мастер, что мы тут, в лесу всю ночь будем? Вон комары как жрут. Тебе в брюках ничего, а меня в твоем сарафане до костей обглодают. – Пошли в клуб. Пора собираться. – Темлюков набросил на Шуру свой пиджачок. – Зачем в клуб? Я небось не бездомная. Пошли ко мне в Матюхино. Я тебя с батей познакомлю. Хоть и алкаш он у меня, а перед отъездом повидаться нужно. Да и сестре кое-что наказать. А то без меня пропадет еще. – А не поздно? На дворе ночь, – удивился приглашению Темлюков. Он в своих мыслях вовсе не представлял, что у Шуры есть нормальный деревенский дом с отцом, сестрой и всякой живностью вроде свиней и кур. Это ему показалось очень забавный, и он, посмеиваясь, зашагал знакомиться с будущей родней. Они вышли на проселок. Солнце давно село, но там, на западном краю неба, от него остался рыжеватый отблеск. Шура забыла свою модельную походку и шагала быстро и по-деревенски размашисто. Темлюков с трудом поспевал за девушкой. Матюхино их встретило полной тьмой и тишиной. Первой затявкала шавка Глафиры. Она гремела огромной цепью и неистово брехала в сторону идущих. За ней загавкали и другие деревенские собаки. Шура отомкнула свою калитку и пропустила Темлюкова во двор. – Погоди тут, – произнесла она шепотом. – Сейчас свет зажгу. Скрипнула дверь, и через минуту из трех оконцев полился желтый уютный свет, обозначив забор с крынками, сохнущими на кольях, скамью под рябиной и темные силуэты сарая и летней кухни. Темлюков огляделся. Чем-то далеким, знакомым с детства повеяло от всего, что он видел. Константин Иванович опять улыбнулся и подумал, как сегодня хорошо на душе. Неужели он влюбился? Протирая спросонья глаза, босиком вышел из дома отец Шуры, Гришка. Шура растолкала и спящую сестру. – Накрывайте стол. Тащите все, что есть. Завтра уеду от вас, отоспитесь! – весело крикнула Шура, уже начав хозяйские приготовления. – Чего во дворе, заходи в дом, ты теперь тут хозяин, – сказала она Темлюкову, чмокнув его на ходу. Сонные, не до конца понимая, что происходит, Гриша с младшей дочерью принялись помогать Шуре. Почувствовав, что без выпивки не обойдется, Гриша быстро оживился и, суетясь, забегал в погреб и обратно, вынося к столу соленья. Младшая сестра Шуры Лариса, раздувая самовар, кидала любопытные взгляды в сторону Темлюкова и думала, что сестра нашла себе древнего старика. Наконец уселись за стол. Темлюков огляделся и, заметив в углу образа, перекрестился. – Ты чего, верующий? – удивилась Шура. – А почему тебя это удивляет? – не понял Константин Иванович. – Мне казалось, что городские в Бога не веруют. Это наши, и то больше старухи, – пояснила Шура, разливая потайной самогон из большой старинной бутыли. – Это зависит не от того, где живешь, – ответил Темлюков и поднял граненый лафитник. – Со знакомством, – икнул Гриша и дрожащей рукой запрокинул свой стаканчик в рот. Темлюков заметил, как мелко заходил его острый кадык, пропуская внутрь жгучую влагу. Шура выпила махом и положила на тарелку Темлюкова ломти сала и краюху черного хлеба: – Закусывай, а то завтра до конторы не дойдешь. А тебе расчет получать. Темлюков захрустел крепким соленым огурцом и подставил свой лафитник для повторной порции. Шура подняла стаканчик и, обведя свое семейство строгим взглядом, заявила: – Мы с Костей завтра уедем. Теперь он мне хозяин. Что скажет, то и сделаю. Вы живите дружно. Если батька станет напиваться и тебя, Лариса, забижать, я приеду и голову ему откручу. Меня знаете. За чаем Гришка спросил Темлюкова: – А в Москве тоже с одиннадцати дают или раньше? – Чего дают? – не понял Константин Иванович. – Ну, этого, бормотуху, – пояснил Гриша. – Тоже, – рассмеялся Темлюков. – Но кто хочет и раньше находит. – Ну это само собой, – ухмыльнулся Гриша. Спать сестру и отца Шура положила в сарайчике и летней кухне, а себе с Темлюковым постелила в доме на двуспальной родительской кровати с никелированными шишечками. Константин Иванович лег и провалился в пуховые глубины перины. Шура запалила маленькую керосиновую лампу. Выключила электрический свет и не торопясь разделась. Потом подошла к трюмо и, отраженная в трех его створках, медленно расчесала водопад своих медных волос, оглянулась и, заметив жадный взгляд Темлюкова, пошла к нему, не отрывая от глаз Константина Ивановича своего зеленого взгляда. Темлюков приподнялся, чтобы обнять ее, но Шура не далась. Она уложила его голову на подушку: – Не спеши. Я сама… Сперва он видел сквозь бронзу ее волос темнеющие в углу образа и фотографии на стенах в деревянных рамках, затем изображение потерялось, замутилось, и он стал уплывать, забывая и себя, и свою фреску, и все то, что живет и держит в реальном мире. – Ты теперь мой, – шептала Шура. – И никуда от меня не денешься, потому что лучше меня тебя никто любить не сможет. |