Онлайн книга «Большая книга перемен»
|
– Нет. Но тоже хорошая. Мы же не можем одни. И папе скучно, и мне тоже. – То есть ты забыла маму? – Нет. Но мамы же нет. А Оля есть. – А если Оля тоже умрет? Девочка не ожидала такого вопроса. Никогда об этом не думала. Возможно, смерть мамы была единственной смертью, которую она знала и видела, остальные люди для нее были пока бессмертны. – Почему? – Заболеет и умрет. – Да нет, она здоровая. Ладно, я пойду. Девочка не то что испугалась разговора – они ничего в таком возрасте не боятся по-настоящему, ей просто стало неприятно. А Лиле очень, очень хотелось ее удержать – она не поговорила с ней о самом интересном. – Постой. Ты зря волнуешься. Оля никогда не умрет. А маме твоей сколько было? – Маме? Двадцать восемь. – Всего двадцать восемь? – Да. Молодая. – Она очень мучилась? – Я не знаю. Меня там не было. – Где? – Они в машине врезались. И маму в больницу отвезли, и она там умерла. Лиля почувствовала разочарование. Смерть в аварии – не то, о чем она хотела бы поговорить. – Ладно, иди, тебя ждут, – сказала она. Девочка спрыгнула. И все же Лиле стало немного легче. Она знала, что это подлое облегчение, нехорошее, но разрешала его себе. Больным разрешена скоромная пища даже в пост, значит, разрешены и скоромные мысли. Двадцать восемь лет было этой женщине – и она погибла. А Лилия была в двадцать восемь лет еще жива и здорова. И у нее впереди еще была долгая счастливая жизнь. До болезни было еще далеко. С другой стороны, может, так лучше? Авария, удар, боль, но недолго, не успеваешь приготовиться, осознать, не успеваешь толком помучиться – это-то и хорошо. Присказка врачей и доброхотных советчиков: не думай об этом. Не говори об этом. А о чем еще? Только о смерти и стоит говорить – часто, много, бесконечно. Говоришь – и привыкаешь. Сначала к слову, потом к мысли… Легкий стук в дверь, голова Коли: – Звала? – Нет. Сама с собой говорю. – Ничего не хочешь? – Нет, – сказала Лиля, которая на самом деле очень хотела, чтобы эта девочка приходила к ней каждый день и каждый день своим спокойным голоском рассказывала о смерти матери – как о чем-то неприятном, но обыденном, давно забытом, о том, что в порядке вещей. Авария, визг тормозов, удар, вскрик, кровь. Это только представить страшно, а на самом деле случается каждую минуту. – Не знаешь, – спросила Лиля, – сколько аварий в Сарынске? А в стране? А в мире? – Каких аварий? – Автомобильных. – Могу в Интернете посмотреть. – Да нет, я так… Раушев уехал, и Даша сказала: – Рыдать будет сегодня. – Почему? – спросил Сторожев. – Всегда так. Приходит врач, она сначала радуется, а потом плачет. – Ну, не всегда, – сказал Коля. – Не нагнетай. – А если будет, справишься? – спросила Даша. – Конечно. – Тогда я в город. Подвезете? – спросила она Сторожева. – Да, конечно. В машине, не зная, о чем говорить с Дашей, Сторожев нашел занятие: нажимал на кнопки, удобно расположенные на руле, гулял по радиоволнам. Нашел что-то из разряда фоновой музыки (как в ресторанах) – без вкуса, цвета и запаха. Решил, что сойдет. Музыка звучала тихо, шины по асфальту шуршали почти беззвучно, негромко шумел, подавая прохладный воздух, кондиционер. Этот разнородный шепот настраивал на определенный лад, но к этому ладу не подбиралось слов. – А я в вашу маму влюблен был, – сказал Сторожев совсем не то, что хотел. – Знаю, – спокойно улыбнулась Даша. – Она рассказывала, что вы все были влюблены – и вы, и Коля, и ваш друг, с которым вы прошлый раз приезжали. – Немчинов? Да. Было за что. – Надо думать. – В вас тоже все влюбляются? – Само собой, – равнодушно сказала Даша. Не хочет говорить со мной, с обидой подумал Сторожев. Почему? Она же ничего обо мне не знает. Но в этом и дело: трудно говорить с человеком, которого не знаешь. На профессию свою намекнуть хотя бы. Сказать: вижу как специалист – вы умная и амбициозная девушка. Она спросит: специалист в какой области? Он скажет: психолог, аналитик. И добавит: вижу людей насквозь. Хотите, все о вас расскажу? Она, конечно, заинтересуется: все любят о себе послушать или прочесть – отсюда такая повальная страсть к тестам и гороскопам. Он будет врать, что в голову придет, Даша начнет оспаривать, смеяться, так оно и пойдет. – Вижу как специалист, вы умная и амбициозная девушка, – сказал Сторожев. – Да, наверно, – ответила Даша. И всё. Диалог окончен. Интересно, это ее обычная манера или она барышня строгих правил и замыкается при первом же намеке на флирт? Но куда барышня строгих правил едет на ночь глядя? Сторожев посмотрел на Дашу, усмехнулся – так, чтобы она заметила, и сказал: – Видимо, вы хорошо себя контролируете. Любите владеть ситуацией. Даша пожала плечами, ничего не ответила. Сторожев раздражался все больше: еще ничего толком не началось, а уже произошло что-то глупое, неловкое. Он выглядит человеком, изо всех сил навязывающимся на беседу о личном и задушевном, она может это истолковать по-своему. И пусть истолковывает, подумал он. Плевать. И сказал: – Самоконтроль – опасная штука. Может развиться в болезнь. – Может быть. – Хотите, расскажу, как это бывает? – Не очень, если честно. – А я все-таки расскажу. Можете не слушать. Считайте, что я говорю сам с собой. И Сторожев взял да и рассказал этой почти незнакомой девушке свою самую заветную историю. О том моменте, когда – он это ясно понимает – жизнь его стала другой. Произошло это очень давно, в детстве. Родители Валеры позвали гостей, людей, как и они сами, интеллигентных. Сидели, выпивали, закусывали, скромно спели что-то – не из телевизора, а то, что распространялось на пластинках сделанных из рентгеновских снимков. Потом один из друзей начал что-то рассказывать. Валера в общих чертах помнит: про какого-то начальника. Тот рассказчику нахамил, а он ему смело ответил. Валера, свернувшийся в кресле, никем не замечаемый, слушал и вдруг понял, что этот человек врет. По интонации, по глазам понял. А потом увидел, что отец отворачивается и сдерживает улыбку, а мама слишком увлеклась раскладыванием салата, покраснев, она всегда краснела, когда другие делали что-то не то. Значит, и родители понимают, что рассказчик врет? Значит, сделал вывод Валера, я такой же умный, как и они? |