Онлайн книга «Император»
Да! Эти – на службу едут, деньжат подзаработать – дело верное, платят русичи нынче щедро! А говорят промеж собою чудно. Афоня прислушался, приложил руку к уху: вроде и немецкая речь… но не такая, как у орденских или, к примеру, ревельских да дерптских немцев – другая совсем, мало что и понятно. Да и черт с ними со всеми – пусть себе едут. А показывать себя нечего – вдруг что задумают? Одинокого-то путника пограбить – милое дело, пускай и нечего, честно сказать, с Афанасия взять. Хотя… как же нечего-то? А тетерки? Пропустив непонятных немцев, подросток еще некоторое время выждал – вдруг да вернутся за чем-нибудь? – и, выбравшись на дорогу, побежал к обозу. Между прочим, далеконько пришлось бежать-то! Взобрался на горушку, с нее – вниз, да вброд через неширокий ручей, потом опять на пригорок, и снова – вброд, потом – ольшаником, ельником – а уж опосля… опосля и поляна знакомая показалась. Никуда еще не делись обозные, даже волов да лошадок, пастись пущенных, в возы не впрягли. Посреди полянки догорал костер, а вокруг… Выбежав из-за елочной молоди, отрок так и застыл в изумлении, отчаянии и горе! Все обозные – все, кого он знал, включая самого купца, Семена Игнатьевича, – валялись на свежей травке в самых различных позах. Мертвые! Точнее сказать – убитые. Кто с проломленной головой, кто с разрубленной шеей, а кто и со стрелой в сердце… И все – добиты, ни одного раненого… – Господи-и-и-и! Оббежав всех и не отыскав ни одного живого, Афанасий грохнулся на колени в траву и принялся истово и громко молиться: – Господи… да что же это такое? Да за что, господи? – Умм… – кто-то вдруг застонал, совсем рядом. Афоня вскочил с колен, бросился к ракитнику – оттуда и слышался стон. – Господи… Кольша! Живой! – Живой. – Красивое лицо юноши скривилось. – Только ранен малость – вон, в руку. Вовремя ты явился, Афонька… А ну-тко… помоги… Пошатываясь, раненый поднялся на ноги и, оглядев усыпанную мертвыми телами поляну, застонал: – О, святая София! Проклятые тевтонцы! – Тевтонцы? – переспросил отрок. – А я же их видел – едва разминулся. Человек сорок отряд, и ехали вроде как в сторону Пскова. – Не, не в Псков – просто к озеру, а там до Дерпта – на ладье. – Я вначале думал: они это на службу… – На службу? – Кольша скорбно покачал головой. – Не-ет, сволочам этим денег не надобно – вон, и возы наши не тронули. Не за добром явилися – за поражение свое мстят! – Ты думаешь? – Уверен… Сам посмотри. Афоня оглянулся и вдруг увидал бегущую на поляну фигуру, в которой узнал тихого и невзрачного обозного паренька из простых – то ли возчика, то ли шорника, то ли просто слугу «на подхвате». – Ого! – проследив за его взглядом, воскликнул Кольша. – Это ж Микита, челядин наш, раб! Э-эй, Микитка-а-а! Давай сюда-а-а-а! Как и следовало ожидать, Микитка был испуган до дрожи и заикания: – А я это… за водой, да-а… А они… Я смотрю – тут… Бух, бух… мечами, стрелами… Эвон, из ольшаника налетели… Язм в папоротниках схоронился, ага… Господи-и-и-и… что ж нам теперь делать-то? – Не знаю!!! Не знаю, не знаю, не знаю! Кольша, несмотря на весь свой гонор, тоже недалеко ушел от раба, разве что говорил более-менее связно, да вот только предложить ничего не смог, и, видя такое дело, Афоня взял ситуацию в свои руки – а что еще оставалось-то? Хоть кому-то – да надо. Почему ж не ему? – Сперва похороним всех, – подумав, распорядился отрок. – Лопаты в телегах есть, давайте могилы копать. Потом крестики сладим, помолимся… А уж потом – поедем домой. Обоз-то цел! – С ума сошел! – отмахнулся Кольша. – Вот так вот и поедем? Втроем? – До озера доберемся, а там людишек наймем. – Афоня даже как-то сразу повзрослел, чувствуя нежданно-негаданно свалившуюся ему на голову ответственность, которую – отрок это хорошо видел – больше не был готов разделить никто: ни новгородский приказчик Кольша, ни – уж тем более – Микитка-раб. О челядине тоже, кстати, следовало подумать. – Ты чей раб, Микита? Дядюшкин? – Его… – Дядюшка Семен Игнатьич, упокой его, господи, вдовец… думаю, ты и не раб боле! – Как это не раб? – вскинулся Кольша. – Не раб! – твердо повторил Афоня. – Дядюшка – вдовец, и ныне хозяина тебе, Микита, нету. – Что ж мне – в изгои, что ль? – Челядин в ужасе округлил глаза. – Скитаться? Совсем пропасть? – Почему в изгои? – рассудительно промолвил Афоня. – Я так думаю, в рядовичи мы тебя в Новгороде поверстаем… – В рядовичи?! – В карих глазах раба вспыхнула радость. – Да, в рядовичи! Так, как служил – и будешь дальше служить, токмо уж по ряду. Да не бойся, не бросим, тем более – после такого вот… Нам бы обоз довести, тут ведь и соль, и крицы медные – многие кузнецы в Новгороде его ждут не дождутся. Раз уж мы живы – доведем, наймем возчиков – серебро у дядюшки было – искать надо. Ну, что смотрите? Обыщем всех да за лопаты. Нам еще до озера добираться. С трудом, с передышками, но вырыли-таки могилы, погребли всех, срубили-поставили кресты. Потом по очереди стали читать молитвы, уж как умели, что знали… Кольшу пару раз вырвало, и он ушел к ручью – умыться… А серебришко, кстати, – нашли! Правда, не так уж и много. – Одному хватит, – оглядываясь на ушедшего Кольшу, тихо промолвил раб. – Видал, Афоня, как он на серебро зыркал? Собла-а-азн! – Да какой соблазн? – усмехнулся отрок. – У Кольши в Новгороде и дом, и семейство – куда он денется-то? – Как бы он нас не… – Да что ты такое говоришь-то! – Говорю ж – соблазн! – тряхнув темными кудрями, упрямо повторил Микита. – А Кольша – не святой Павел. Ничо, Афанасий, – спокоен будь, я уж за ним прослежу. – Однако, – Афоня зябко повел плечом, хотя было довольно жарко, – смотрю, не шибко-то ты приказчика нашего жалуешь… – Видал кое-что… – Снова оглянувшись, челядин понизил голос до шепота: – Его рыцарь один едва не пришиб… да Кольша заскулил – тот его в живых и оставил… Похоже, что одного – он, приказчик-то, последний и оставался – в ракитнике. – Не убил, говоришь? – Юный охотник в недоверчивом удивлении вскинул левую бровь. – Так что ж – сжалился? – Кто его знает? Может – и так. – А зачем свидетеля в живых оставлять? Не знаешь? – Глянув на собеседника, Афоня махнул рукой: – Вот и я не знаю. А что за рыцарь-то? – Такой, лет, может, тридцать или поболе. Лицом худ, бородка рыжеватая, острая… да, в левом ухе – серьга золотая! – Золотая? |