Книга Тираны. Страх, страница 47 – Вадим Чекунов

— Погоди ты, пень дикий. Не о теле говорю — душа болит. Для нее бы мне лекаря сыскать.

— Где же? — живо спросил Малюта. — Ты только скажи, мигом кинемся! Хоть из-под земли, а достанем!

Иван надломил губы в желчной усмешке:

— Не там ищешь, Скуратов. Что может быть спасительного для души в подземном царстве… Поедем, Гришка, в монастырь к чернецу Филиппу. Коль отказался он на царский зов явиться, стало быть, знак это мне — унять гнев и гордыню, самому пожаловать.

Малюта на миг замешкался, взглянул на Ивана в растерянности — уж не запамятовал ли чего государь… Но быстро взял себя в руки и с готовностью кивнул.

Вскоре от опричного войска отделилась скуратовская сотня, неспешной рысью пошла вдоль Волги в сторону монастыря.

Старший Басманов повернулся к сыну:

— Федор, передай по всем сотням — в городе ничего сегодня не жечь. Ночлег будет. Овес и сено забирайте в первую очередь. Всех литовских сыскать и отделать без остатка — государев приказ. И русаков из тех, что снюхались или породнились с врагами отечества, посечь и в реку скинуть.

Федька, радостно гыкнув, послал коня вдоль рядов.

Тимофей Багаев, скучая, подмигнул товарищам, подъехал к восседавшему на здоровенном коне Омельяну. Тот о чем-то размышлял, отчего мясистое лицо его страдальчески кривилось. Увидев рядом опричника, которого он, похоже, искренне считал своим другом, великан радостно мотнул головой и загудел:

— И-ишь… Бещал! Бещал Меле пянички!

Тимоха подкрутил ус и важно кивнул:

— Раз обещал, так и будет. Багаев слово держит!

Обернулся, нашел взглядом Федка Воейкова и, подражая густому голосу Басманова, забасил:

— Федор, передай по сотням — лавки у прянишников сегодня не жечь. Омельянушка жрать хочет. Мятные и лимоновые забирайте в первую очередь! Мешками в сани грузите!

На прихваченных вчерашней непогодой лицах, красных и обветренных, расплылись улыбки. Засмеялись, украдкой поглядывая на воеводу. Басманов крепился, стараясь сохранить серьезность, но не выдержал и добродушно ухмыльнулся — до того ловко изобразил его голос Тимоха. Тут уж начали веселиться кто как умеет. Свистели, изображали животных — кто хрюкал, кто блеял, кто ревел, словно бык.

С гоготом и похабными песнями ворвались в город. Будто явились не смерть и разруху сеять, а поиграть да потешиться.

— Гойда!

— Гойда! Гойда!

Широкогрудые черные кони дико всхрапывали, скалились и месили копытами слежавшийся снег. Тускло блестели в воздухе сабельные клинки. Первые сотни помчались вдоль заборов, выставив пики и поддевая любого встречного.

Распахивались под ударами ног церковные ограды. Волчьими стаями шныряли опричники по храмам, сгребая в мешки все ценное.

Самые азартные полезли на колокольни — оттуда безостановочно несся набатный звон. Вскоре оттуда полетели вниз головами несчастные тверичане. Замолкли колокола, да и больше не было нужды предупреждать о беде — она пришла и поглотила город.

Расползаясь по улицам и проулкам, опричное воинство кинулось по дворам. Спрыгивали с коней, колотили в ворота. Врывались в дома и крушили все, что под руку попадало. Рубили на куски утварь, вспарывали перины, ломали столы, лавки, разбивали бочки, не щадили икон в красных углах.

Федко и Суббота, озорничая в купеческом доме, схватили за косы пронзительно завизжавшую девку, потащили в сени. Кинувшегося было за ними хозяина, круглолицего бородача с расчесанными на пробор волосами, Федко, оторвавшись от девки, саданул ножом под ребра и оттолкнул. Глянул рысьими глазами на обомлевшую хозяйку. Шагнул к ней, схватил за волосы, потянул, запрокидывая ей голову. Дернул острым лезвием по горлу и швырнул на хрипевшего на полу хозяина.

Громили тверских торговых людей.

Тимоха сдержал слово — привел Омельяна в хлебный ряд, широким жестом показал на запертые деревянными ставнями лавки.

— Выбирай, Омельянушка, что душа пожелает! На любой вкус найдется!

Великан-опричник подошел к ближайшей, ухмыльнулся. Играючи вырвал из петель ставни. Пригнувшись, заглянул в темень нутра, повозился и вытащил наружу огромный, в семь пудов весом, мешок с мукой. Потянул за края, разорвал рогожу и, радостно ухая, принялся трясти, подняв облако белой пыли.

— Ну-у, завьюжил! — рассмеялись опричники.

В некоторых лавках прятались людишки — их толкали, пинали, вышвыривали на улицу.

Омельян, весь седой от муки, сидел на снегу, уложив на колени большой куль, запускал в него руку, доставал фигурный пряник, разглядывал его с умилением и отправлял в пасть.

— Ишь! Кусные! — довольно улыбался опричник, позабыв обо всем остальном. — И-ишь!

* * *

На другом конце города, возле крепости, повсюду валялись литовские головы, иные даже в шапках. Тела же огромными кучами сложили у стен, закидали порушенным добром из окрестных домов.

Везде полыхали костры. Опричники жгли шкуры, меха, отрезы тканей, кидали в огонь восковые круги, сало и хлеб — все, что могло сгореть. Остальное везли на Волгу и топили в прорубях.

На второй день Иван, неотлучно пребывавший все это время в монастыре возле гроба с телом опального митрополита, вызвал старшего Басманова и приказал озорство по городу прекратить.

Под каменными сводами воздух был стыл и тяжел.

Трясущейся рукой оглаживая ледяной костлявый лоб Филиппа, царь, не глядя на опричного воеводу, пожаловался:

— Чернецы донесли: стон по городу идет от молодчиков твоих, Алексей Данилыч. Людишек обижают, товар грабят, колокола снимают. Правда ли?

Басманов охотно подтвердил:

— Как есть правда, государь.

Иван укоризненно покачал головой:

— Негоже колокольням пустовать. Малюте скажи — пусть самых рьяных жалобщиков выявит и вместо меди на тех балках подвесит.

Воевода кивнул.

— Что с литовцами? — спросил царь, скорбно глядя на белое лицо монаха.

— Отделали, кого из вольных сыскали, вчера управились. И тех, кто снюхался с ними. Общим числом полторы сотни вышло. Еще остались те, что в крепости сидят, пленные.

Сокрушенно вздохнув, Иван махнул рукой.

— Обещал я чернецам не рубить голов людских в Твери больше. Ты уж проследи, чтобы царское слово держалось крепко.

— Государь, так ежели кочаны не сшибать, как быть тогда? Вешать-то всех хлопотно, больно много их, — озадачился Басманов. — Не скоро управимся.

Иван пожал плечами.

— А ты их, Алешка, отпусти восвояси.

Воевода оторопело взглянул на царя.

— Воля твоя, государь. Но как же так… Выпустить пленной литвы столько — все равно что себе вшей за ворот насыпать. Расползутся повсюду, безобразничать начнут.