Онлайн книга «Умножающий печаль»
— Я спрашиваю — тебе зачем это нужно? — Странный вопрос! — Лена вздернула тонкие бровки. Круглая веселая мордочка, круглые плошки-глазки, круглая пимпочка вздернутого носика, короткая стрижка на небольшой породистой головушке. Веселая девчушка-старшеклассница. Жуть какая-то! Лена повернула ключ в замке, подошла ко мне и крепко, долго поцеловала. — Не боишься, что нас здесь застукают? — спросил я. Она покачала отрицательно головой и быстрыми своими, ловкими пальцами стала расстегивать на мне рубашку. — Только один человек может здесь выразить тебе неудовольствие — Александр Игнатьевич Серебровский, — со смешком молвила моя всезнающая старшеклассница. — Но он к тебе, мой медово-сахарный, не пойдет, а вызовет к себе. — Ну, слава Богу, тогда заблудим на службе по-черному, — вздохнул я. Она оторвалась от меня и спросила с живым интересом: — Слушай, скромник мой дорогой, а в твоей заграничной ментуре, в Интерполе, я имею в виду, сотрудники так не балуются? Я представил себе, как я запираюсь в своем кабинете на Шарль де Голль, 200, с секретаршей нашего управления — костистой белобрысой кобылой Морин Ван де Грааф, и она шепчет мне страстно сиплым басом: «О-о, майн цукер-хениг кнаббе», — и меня охватил такой страх, что желание сексовать пропало начисто. — Сотрудничка моя дорогая, — сказал я Лене со смехом, — в Интерполе, чтобы попасть с этажа на этаж, из отдела в отдел, нужен специальный электронный пропуск. А во всех кабинетах двери в коридор всегда распахнуты настежь. — Понятно, — кивнула Лена. — Для пущей открытости. Мы открыты для стука? — Примерно так… А ты почему про Ваську моего заговорила? — Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо. — Она смотрела на меня в упор смеющимися круглыми глазами. — И вообще, я люблю детей. — А чего своих не заведешь? — Ты что, мой возлюбленный руководитель? Я сама еще дитя, нежный ребенок, нераспустившийся цветок! Лет этак через восемь — десять все организуется, можно будет заняться прямым воспроизводством… Она взяла меня обеими руками за уши, притянула к себе, стала быстро целовать в глаза, лоб, губы, жалюще-остросладко целовала и смеялась. — Чего сейчас развеселилась? — спросил я. — Скажи правду, мой нераспустившийся распущенный цветок. — Мы — я и наш босс Александр Игнатьич — любим детей сильной платонической любовью. Он не только своего Ваньку любит, он и чужих деток обожает… — Да-а? — протянул я неуверенно. — Свежо предание! Лена села передо мной на стол, обхватила меня своими длинными сильными ногами, подтянула вплотную. — Несколько лет назад охранник-дурак упустил со сворки Мракобеса, хозяйского питбуля. Ты это чудовище видел, представляешь. Ну, естественно, добрый песик в кровь искусал соседского мальчишку. Мальчонка-то пустяковый, а папаня его — некстати первый замминистра финансов. Объеденного кабыздохом парня забрали в больницу, и запахло грандиозным скандалом… — Не поверю, что Хитрый Пес не мог откупиться. — Серенький мой властитель, любимый командир! Конечно, деньги решают все, но есть ситуации, отягощенные эмоциональными глупостями — родительский испуг, материнский гнев, общая ненависть к собакам-людоедам. Как говорит Серебровский, разрушительное действие внесистемного фактора. Надо было сделать так, чтобы допрежь скандала в газетах и заявления в прокуратуру потерпевшие сами оказались довольны укусами… — Для этого надо было, чтобы вся министерско-финансовая семья оказалась мазохистами, — заметил я. Лена восхищенно покачала головой: — Твой друг Хитрый Пес потому магнат, что знает о таких возможностях денег, про которые мы и не догадываемся… — Обложил ребенка компрессами из тысячерублевок? — предположил я. — Нет. Спросил — сколько лет пацану? Одиннадцать? Отлично! Позвонил нашему представителю в Нью-Йорк и велел незамедлительно купить детский «мерседес». — Это еще что такое? — удивился я и почувствовал стыд — прожил столько лет на Западе и не видел детского «мерседеса». — В Нью-Йорке самый лучший в мире магазин игрушек — «ФАО-Шварц». Там продается «мерседес» — настоящая двухместная «шестисотка», только маленькая, метра полтора длиной. С двигателем, огнями, все на коже — как полагается, но только для детей. Хороших, качественных детей, которые знают, где и у кого надо было родиться. Потому что стоит этот игрушечный автомобильчик девять тысяч восемьсот долларов… — Ну-ну, и что? — Я почувствовал себя увлеченным старой сплетней. — В тот же день наш человек в Нью-Йорке снял с витрины «мерс» и вечерним рейсом увез в Москву. А поутру в палату к сшитому и склеенному мальцу вкатили это авточудо, и, как ты догадываешься, после этого ребенка можно было выволочь из машины только с помощью того же Мракобеса. — Любопытная история… Может быть, это миф? — Наверное, миф, — легко согласилась Лена. — Правда, я сама на этом «мерсе» прокатилась. Полный прикол! — А ты как в этот детский «мерс» попала? — А его привез в больницу мой папаша. Так уж получилось, что он хорошо знаком с Серебровским и покусанным замминистра… Мы молчали, глядя друг на друга. Мне показалось, что я начал улавливать код, тайный подтекст ее разговоров со мной. Лена простодушно сказала: — Я думаю, что тебе было приятно убедиться в чадолюбии твоего друга. Отец покусанного мальчика потом понял, что за суховатой внешностью олигарха Серебровского скрывается нежная, чувствительная душа. Они даже подружились впоследствии. — Что-то в этом роде я и предполагал. Как фамилия этого папы, кстати говоря? — Фатеев… Она ласкала меня пронзительно, нежно. И властно. А я вел себя как сексуальный инвалид, как эротический лишенец. Я хотел с ней разговаривать. — Спасибо, что ты рассказала мне… — О чем ты? — оторвалась она на миг. — О восхитительной любви Серебровского к детям покусанных министров. — Не стоит благодарности. Добродетели босса очевидны… — Тебе наш босс нравится, — утвердительно спросил я. — Нет, — отрезала она, пытаясь выволочь меня из русла интриг в сладкое лоно удовольствий. Но мы — международные менты-мазохисты — так легко гадость на радость не меняем. — Почему? Почему может не нравиться Хитрый Пес? Некрасивый? — Перестань говорить глупости. Богатые некрасивыми не бывают. Серебровский — очень крутой мэн. — И что? Она, видимо, махнула на меня рукой — от эмоционального паралитика кайф не словишь. Закурила сигарету и сказала мне душевно: |