Книга Разведчик пустоты, страница 40 – Аарон Дембски-Боуден

В углу апотекариона, где воины Первого Когтя, прислонившись к стене, наблюдали за этим организованным хаосом, Кирион усмехнулся и передал по воксу Меркуцию:

— Ты был прав. Вариил действительно один из нас.

— Я бы вырезал Мурилашу сердце, — отозвался Меркуций. — Всегда его терпеть не мог.

Оба воина на некоторое время замолчали.

— Делтриан сообщил, что они снова работают над пробуждением Малкариона.

Меркуций в ответ вздохнул. По вокс-линку это прозвучало как смешанный и сипением треск.

— Что? — спросил Кирион.

— Он не поблагодарит нас за то, что мы разбудили его во второй раз. Я многое отдал бы, чтобы узнать, почему атраментар Малек оставил ему жизнь.

— Я многое отдал бы за то, чтобы узнать, где, во имя бездны, сейчас сами Чернецы. Ты веришь, что они погибли вместе с «Заветом»?

Меркуций покачал головой:

— Ни на секунду.

— Я тоже, — согласился Кирион. — Они не эвакуировались ни вместе со смертными, ни на одном из катеров легиона. Они так и не добрались до «Эха проклятия». Что оставляет лишь одну версию — они высадились на вражеский корабль. Они телепортировались на судно Корсаров.

— Возможно, — признал Меркуций.

В его голосе задумчивость граничила с сомнением.

— Но они ни за что бы не захватили корабль Корсаров в одиночку.

— Ты в самом деле настолько наивен? — Кирион усмехнулся под маской наличника, рыдавшей нарисованными молниями. — Посмотри, как Кровавый Корсар дорожит своей терминаторской элитой. Они — его Избранные. Я не говорю, что Чернецы атаковали Корсаров, глупец. Они предали нас и переметнулись к ним. Присоединились к ним.

Меркуций фыркнул:

— Никогда.

— Нет? Сколько воинов разорвали связь с Первыми легионами? Сколько посчитали, что эта преданность изжила себя, когда годы стали десятилетиями, а десятилетия превратились в века? Сколько легионеров остались легионерами лишь номинально, после того как нашли другой путь в жизни, более удовлетворяющий их стремления, чем бесконечное нытье о так и не воплощенной мести? У каждого из нас своя дорога. Кое для кого власть — искушение более сильное, чем высокие древние идеалы. Некоторые вещи значат больше, чем старые узы братства.

— Не для меня, — после долгого молчания отозвался Меркуций.

— Как и не для большинства из нас. Я просто говорил…

— Я знаю, что ты говорил.

— Но за исчезновением Чернецов стоит какая-то история, брат. И возможно, мы ее никогда не узнаем.

— Но кто-то знает.

— О да. И я бы с радостью пытками вырвал у них правду.

На это Меркуций ничего не ответил, и Кирион позволил дискуссии сползти в неловкое молчание. Узас, стоявший в нескольких метрах от них, разглядывал свои красные перчатки.

— Что с тобой опять не так? — спросил Кирион.

— У меня красные руки, — ответил Узас. — Красные руки у грешников. Закон примарха.

Узас поднял голову, обернув окровавленное и покрытое синяками лицо к Кириону:

— В чем я провинился? Почему мои латные рукавицы покрашены в багрянец грешников?

Меркуций и Кирион переглянулись. Очередной момент ясности, посетивший их слабеющего рассудком брата, застал воинов врасплох.

— Ты убил многих из команды «Завета», брат, — сказал ему Меркуций. — Месяцы назад. Одним из них был отец Рожденной-в-Пустоте.

— Это был не я. — Узас прикусил язык, и кровь, полившаяся с губ, начала медленно стекать по мертвецки белому подбородку. — Я его не убивал.

— Как скажешь, брат, — ответил Меркуций.

— Где Талос? Талос знает, что я этого не делал?

— Успокойся, Узас. — Кирион опустил руку на наплечник брата. — Успокойся. Пожалуйста, не нервничай.

— Где Талос? — переспросил Узас.

Он начал растягивать слова.

— Скоро он будет здесь, — ответил Меркуций. — Живодер позвал его.

Узас полуприкрыл черные глаза тяжелыми веками. С губ его стекала кровь, в равной пропорции смешанная со слюной.

— Кто?

— Талос. Ты только что… только что спрашивал, где он.

Узас покачивался, отвесив челюсть. В углах его тонких губ пузырилась кровь. И без модификаций, совершенных хирургами легиона, — даже останься он простым человеческим мальчишкой, а не превратись в это сломленное живое оружие, покрытое заплатами после сотен битв, — Узас был бы исключительно непривлекателен на вид. Все, что произошло за время его жизни в легионе, сделало его лишь отвратительнее.

— Узас? — настойчиво повторил Меркуций.

— Хм-м?

— Ничего, брат.

Он переглянулся с Кирионом.

— Ничего.

Минуты утекали, а три воина стояли в молчании. Северные двери вновь и вновь распахивались на визжащих направляющих. Группа за группой в апотекарион вваливались члены команды, волоча с собой своих раненых.

— Странно, что сюда набилось столько смертных, — задумчиво произнес Меркуций.

Учитывая, что на многих палубах были медицинские части, это было действительно странно. Экипаж знал, что главный апотекарион — логово Живодера, и очень немногие добровольно согласились бы попасть под его ледяной взгляд и беспощадные лезвия.

— Смертные знают, что они просто расходный материал, — кивнул Кирион. — Их гонит сюда лишь отчаяние.

Талос вошел с последней группой. Пророк, не обращая внимания на суету смертных у его ног, направился прямиком к Вариилу. Септимус и Октавия следовали за ним. Оружейник немедленно свернул к одному из столов и принялся помогать работавшему там медику.

— Септимус, — приветственно проворчал хирург, — начинай зашивать эту рану на животе.

Октавия наблюдала за его работой, понимая, что лучше не вмешиваться и не лезть с предложениями помощи. Смертные всегда сторонились навигатора, независимо от ее намерений. Проклятие третьего глаза, даже когда он был спрятан под засаленной банданой. Все они знали, что она такое и что делает для их господ и повелителей. Никто из них не хотел даже глядеть в ее сторону, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться. Так что она продолжала ходить следом за Талосом, держась на почтительном, с ее точки зрения, расстоянии.

Талос подошел к Вариилу. В резком свете апотекариона повреждения его брони были еще заметнее.

— Где труп Ксарла? — спросил апотекарий.

Талос протянул ему запечатанный криоконтейнер.

— Вот все, что тебе нужно, — сказал он.

Когда Вариил принял сосуд, пальцы его слегка дрогнули. Живодер не любил, когда другие неумело делают ту работу, которую он мог выполнить идеально.