Онлайн книга «Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия»
|
— Я-то? Я, боярин, здешнему старосте отцом прихожусь. На полатях помолчали, раздумывая, называться ли незваным гостям. Да и решились: — Скорутой люди кличут. — Что ж, староста, — подала голос из-за плеча воеводы княгиня, — отца родного в избе оставил? — А кто ж его, непуту, слушал… — прокряхтел старостин отец, слезая с полатей. — Оставил… Сам я остался. Много и без меня в лесу заботы станет, еще хрыча на себе таскать. Пытать же меня про укрывища лесные толку нет. Помру раньше — старому много ль надо… Подошел, глянул из седых зарослей, щуря набрякшие веки. — Ох ты ж, Макоше-мати… — пробормотал он. — Да никак знаю я тебя, боя… Охти… — Молчи, старик. — Воевода даже вздрогнул — так нежданно вернулась в голос княгини ледяная тоска. — Так как же, матушка… ты ж тогда моего огольца… меньшую сношку выходила… уж все повитухи отреклись… Благо добрым людям, подсказали… Только вот как звать… не серчай на старого дурака… — К лучшему, Скорута, к лучшему… старое имя я отдала. Променяла. На новое. Да так променяла, что теперь и новое слышать не хочу. Старик взлохматил седые волосы, потеребил льняной подол, так ничего и не надумал. — А город-то что? — Нет города, Скорута, — словно со стороны услышал свой голос. — Я по слову Государеву за подмогой ездил. А вернулся — помогать некому. Дозволишь ли переночевать? — Отчего же… Как это — нет? — Так. Где город был, гарь да тела неприбранные. От повторения словно не так больно становилось это говорить. Старик как осекся. Вопросов больше не задавал. Гридней распустили по веси, кто в какой дом. Больше всего набилось в старостину избу. Накормив да пристроив коней, люди валились спать — воевода едва успел назначить часовых. Двоих посадил у печки в старостиной избе — готовить на всю дружину в большом походном котле хлебово из остатков муки и толокна по седельным сумам. Седая княгиня о чем-то толковала со стариком, они вместе ушли во двор. Перед сном воевода по привычке повернулся к красному углу… и тряхнул головой. Прошлое ушло. Лежало в руинах государева терема посреди мёртвого города с оборванным гайтаном. Кому теперь молиться… Поднялся, вышел во двор — вдохнуть холодного воздуха да самому замерзнуть малость — после в тепле засыпать легче. В тени у ворот блики лунного света на копье да парок изо рта выдали часового. У дровней с Синь-Медведь-камнем стояли двое — княгиня и старый Скорута. Тихо говорили меж собой. Потом седая княгиня отступила в сторону — воевода увидел, что в руках она держит тяжелый лыковый пестерь [94] , — а старик шагнул мимо неё вперед, стаскивая шапку, потом опустился на колени, ладошками и лбом припал к боку камня и так стоял какое-то время. Встал, на диво легко, вынул что-то из-за пазухи, уложил под каменный бок, снова коснулся его, повернулся и заковылял к крыльцу. Кивнул на ходу воеводе вновь натянутой на седые кудри меховой шапкой и сгинул в темноте сеней. Воевода спустился, подошел к дровням, у которых всё так же стояла княгиня. — Мне теперь… — глухо произнес он, из-под опушки прилбицы глядя на вдову Муромского князя, — тоже… ему молиться? — Сыскал, воевода, кого спрашивать — дуру лесную… — Княгиня глядела в сторону, потом подняла глаза: — Воевода, завтра… то, что делать будем. Ты накрепко запомни. Я всем скажу, а тебе первому, они на тебя всё смотрят, за тобой идут. Так я что говорю-то тебе… завтра… Она смолкла, молчал и воевода. — Не знаю, что Пертов угор со мною сделает. Хуже всего — если слушать не станет, если впустую всё… об этом и думать боюсь. Но то моя печаль, не твоя. Про другое сказать хочу. Когда обряд поведу — всякое со мной может случиться. Ваше дело — не вмешивайтесь. Понял ли, воевода? Увидишь, что худо мне или еще что… не вздумай ко мне подходить! Понял ли? — Понял, госпожа. — Понял он, — проговорила в сторону седая княгиня. — Знал бы ты… тебя ж в малолетстве крестили… и отрекались за тебя, да и от кого отрекались-то — от сатаны вашего. А меня по-другому… взрослую, да Ведающую, волховку — тут уж поименно из меня отречение вытаскивали. От… всех. Я теперь имена их выговорить боюсь, разумеешь ли, воевода?! От кумиров наших. От наставницы, бабки моей. От той, что ее учила. Если б не он… а он рядом стоял. Помочь хотел. Чтоб мне легче было… отрекаться. Воевода… Следующие слова она вырыдала — и странно было слышать этот голос от той, что спокойно рассказывала о гибели мужа и детей. — …От Хозяина мне отречься велели, ты это разумеешь?! Он мне был — отец, Государь, наставник — всё! Как?! Как я теперь к Нему, туда?! А, воевода? — И закончила совсем уж еле слышно: — А больше и некуда… нет нам с тобой, воевода, кроме Него, помощников… Оборвав речь, резко повернулась и пошла к крыльцу. Остановилась. Бросила через плечо: — Уразумел ли, воевода? Что б со мной на обряде ни было — не встревай! — Понял, госпожа. Проскрипел снег под легкими женскими ногами за спиной, запоздалым эхом скрипнула дверь. Воевода подошел к Синь-камню. Отчего-то казалось — камень в дровнях сидит. Не лежит, а именно что сидит. Приложил к ледяным шершавым бокам ладони. Прислонился лбом — а вот на колени так и не опустился. То была даже не просьба помочь. Просто хотелось прикоснуться к камню — надежному, спокойному… хотя этот-то камень бывал и неспокойным, воевода сам это знал. Но почувствовал он именно это. Каменный зверь на сей раз и впрямь дышал спокойствием. Светлым покоем того, кто на пути домой. И воевода мимолетно успел позавидовать ему — как навалилось желание спать, едва не на месте норовя повалить в хрусткий снег. Едва добрел до избы, где теплая духота окутала одеялом, увела в сон. Кого благодарить, воевода не знал, но спал он эту ночь без снов. Только ближе к рассвету, во сне ли, наяву, померещилось, будто кто-то пробежался по груди легкой побежкой кошки — только на двух ногах. Наутро поднялись, вывели коней из конюшен, вновь заседлали, отдохнувших и сытых. Воевода выскреб из калиты на поясе всё серебро, ссыпав горстью на стол. Ему уже без надобности. Цель была близка — каждого это будоражило по-своему. Скорута снова выбрался во двор, стоял у ворот, опершись на палку, взъерошенной птицей, в косматом кожушке, мохнатой шапке, глядел вслед дружине и саням. — Эй, княгиня-матушка! — окликнул молодую старуху рыжий гридень Ероха. — А что, не лгали ли старики про Синь-Медведь-камень? Уж каких от него будто бед да страхов не навидались, пока везли, а у нас смирнехонько ехал. — Сам подумай, молодец, — откликнулась седая княгиня. — Одно дело, когда в полон идешь, другое — когда домой возвращаешься. А Синь-Медведушка нынче домой едет… |