Онлайн книга «Сельва умеет ждать»
|
— Хэйо, нгуаби! — Хой! Теперь можно рассаживаться. Никакой суеты. Каждый знает свое место. Кто чаще других бойцов повергает противника и лучше иных стрелков поражает мишень, тот удостоен сидеть ближе к Пришедшему-со-Звездой. Место прочих — на дальнем конце. Лица мужчин серьезны. Совместная трапеза — обряд, завещанный перво-предками. В мирные дни каждый ггани вправе есть то, чем потчует его хозяйка очага. Удачливый охотник услаждает себя жарким мясом, умелый рыболов — нежной печенью чукки, а в хижине бортника всегда найдется для гостя душистый мед. Всего понемножку, на радость небу и на пользу телу. А первым делом, конечно, рис, который всему голова. Есть рис — будет и песня, так говорят в народе. В дни красной стрелы пища воина — тертые корни жиньши, всем поровну, от вождя до последнего двали. На разбухшие в кипятке опилки похожа безвкусная бурая кашица, неприятно вяжущая гортань. Но каждый, кто ест ее день за днем, не знает усталости и может обходиться без пищи треть луны кряду, нисколько не теряя сил. Чудесный корень, дар Тха-Онгуа народу дгаа, обостряет взор и утончает слух, помогает руке удвоить твердость, а ноге учетверить легкость. Но всему есть цена. Вскипает кровь едока жиньши, твердеют ятра и подобно стреле вздымается могучий иолд. Огневица желания неотступно терзает плоть, если же на рассвете и смыкаются веки, то пляшут перед спящим, призывно изгибаясь, крутобедрые, трясущие выменем; соски их подобны ягоде ом, а пряный запах манит и влечет… И так изо дня в день. Ой-ё! Даже дряхлые мвамби, наевшись каши жиньши, мечутся на подстилках в холодном поту… Каково ж молодым?! Дгеббузи, величайшее из табу, наложено Предком-Ветром на близость с женщинами своего поселка в дни красной стрелы. Нарушить запрет означает оскорбить Высь и отдать победу врагам. Дана, правда, и малая поблажка: кто вконец изнемог, вправе облегчиться в селении врага. Но стерегись, нетерпеливый двали! На время успокоится буйная плоть, но и сила магических знаков, нанесенных на кожу дгаангой, истает наполовину, приоткрыв острому ттаю путь к печени твоей, а тяжкому къяхху — тропу к твоему сердцу… Ой-ё! Как же быть, если совсем невтерпеж?! Есть и на такой случай хитрость, заповеданная пращурами! В просторных загонах на окраинах селений дгаа пасутся особые козы — белоснежные, с шерстью мягкой, как пух, и запретное их по милости Незримых ничем не отличимо от того запретного, что скрыто меж ног женщины. В дни мира свежей травкой и ключевой водою ублажают двали ласковых козочек, приучая к себе, а в суровые ночи войны, войдя в загон, без боязни предаются любви… Но где они, дозволенные и желанные? Ой-е-йо-оо… Остались в пылающем Дгахойемаро! Вот почему, оказавшись ненароком близ круглого дома, нет-нет, да дрогнет ноздрями молодой воин, и хоть сам пройдет, храня гримасу невозмутимого достоинства, но бестолковый иолд сам собою отклонится в сторону невысокого входа… Восстань ныне кто-то из первопредков, дабы силой своей поддержать потомство свое, он, несомненно, удивился бы: почему рядом с нгуаби, предводителем воинов, не видно Верховного Вождя? А затем умер бы вновь, узнав, что Вождь — женщина. Со времен Сотворения не бывало такого. Но непобедимый Дъямбъ'я г'ге Нхузи кроил законы Тверди без оглядки на Высь… Исступленно мечтавший о наследнике-сыне, он, почуяв дуновение смертного вихря, велел старейшинам и жрецам присягнуть разбухшему животу младшей жены, и воли его хватило на то, чтобы остающиеся жить подчинились уже почти неживому, рисом и кровью присягнув на верность еще не рожденному Вождю. Немыслимо преступить такую клятву. И когда повитуха, обмыв, вынесла к собравшимся на площади тоненько попискивающий сверток, благородные люди дгаа пали ниц, признавая власть Гдламини т'та Тьянги Нзинга М'Панди Н'гулла йа-йа Дъямбъ'я г'ге Нхузи… Девочки Гдлами. И — ничего не случилось! Не дрогнула Твердь, не рассекли Высь слепящие къяххи; печень жертвенного оола сулила благоденствие, гром барабана был звучен и раскатист, а дым высокого праздничного костра вознесся над сельвой прямее копья. Смышленые поняли: воистину, слово Дъямбъ'я г'ге Нхузи, посмертно прозванного сородичами Мппенгу вва'Ттанга Ддсели, Тот-Который-Принес-Покой, весомо звучит у престола Тха-Онгуа! Прочим смысл знамений разъяснили мудрые мвамби. Уж кто-кто, а они, хранящие память, знали: стоит оборвать нить поколений, и тотчас, подобно бусинам, рассыплются по сельве поселки дгаа. Не звонким ливнем, а душной кровью умоется тогда Твердь, ибо скажет брат брату: «Это — мое, и то — мое, и опушка за рекою — тоже моя», и ттаи воинов дгаа скрестятся с къяххами иных воинов дгаа, доказывая право самозванцев на синие тао-мвами — серьги власти. Вот почему лишь первенцу прямого потомка Красного Ветра по старшей линии дозволено быть Вождем… А если первенец — девочка? Ну что ж, неисповедимы пути Незримых, и потом: разве не трясет млекообильным выменем Ясноглазая Вва-Дьюнга?.. Разве не расчесывает черепаховым гребнем длинные кудри Мстительница Тальяско?.. Разве есть иолд у Безликой Ваарг-Таанги? И прекратились расспросы. И стало по сему. И было долго. Опытнейшие из стариков обучали дочь Дъямбъ'я г'ге Нхузи нелегкой науке обустраивать жизнь селения, и она стала истинным мвами, устроителем повседневности. Славнейшие из говорителей наставляли наследницу Того-Кто-Принес-Покой в искусстве разбирать тяжбы, и Гдламини выросла подлинным кфали, примирителем спорящих. Большего и не нужно в дни мира. Когда война, все иначе. Долг мужчин — сражаться и побеждать. Удел женщин — ждать мужей и беречь детвору. В тайные укрытия, под защиту дремучих болот увела Великая Мать Мэйли длинноволосых, сумевших спастись в страшную ночь, когда пал священный Дгахойе-маро… Всех. Кроме Гдламини. Вождь — Удача народа дгаа, и место Вождя — среди воинов. А потому без зависти смотрят воины вслед своему нгуаби, когда, завершив трапезу, направляется он к женской обители… Лишь один двали из новобранцев, тощенький и прыщавый, судорожно сглатывает слюну, но тотчас жалобно взвизгивает. Треххвостый бич всевидящего Убийцы Леопардов, стремительно взмыв, опоясывает щенка кровавыми полосами. |