Книга Еще жива, страница 16 – Алекс Адамс

— Не забудь пройти медосмотр, слышала?

— Не пойду.

— Хорошо, но тогда…

Он изображает, как кому-то скручивают шею, и эта шея, по всей видимости, моя.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Хорхе ведет себя так, будто он мой начальник, а я — будто он равный мне сотрудник, которого едва терпишь. Один из нас прав, и я совершенно уверена, что это я.

Тележка с принадлежностями для уборки упирается колесами в дверной порожек, и я, с силой толкнув, отправляю ее вперед.

— Думаю, сама справлюсь.

Отсюда я прямиком иду в женскую раздевалку, снимаю с себя рабочую одежду и бросаю ее в люк, ведущий, насколько мне известно, в прачечную. Свежевыстиранный комплект будет ждать меня к началу следующей смены. Повесив сумку на плечо, я иду к лифту, чтобы подняться на десятый этаж, где располагаются врачебные кабинеты.

Медосмотр нужно проходить два раза в год. Таков порядок в этой компании. Не пройдешь осмотр — не будет работы, а значит, и зарплаты, так что прощай, учеба в университете.

Доктор Скотт уже ждет. Стандартная последовательность мероприятий, которые я проходила уже трижды: измерение кровяного давления, веса, ЭКГ. Затем, взяв у меня кровь, он уносит пузырек и возвращается с новой иглой. И это не в первый раз.

— Все как всегда, — говорит он, — таков порядок.

Он закатывает мне рукав выше локтя, затем протирает спиртом небольшой участок кожи. Игла входит в мою руку как в масло.

— Не шевелитесь, — произносит дежурную фразу доктор Скотт, хотя я и так неподвижна, как статуя.

Боль словно паук, распространяющий свои невозможно длинные лапки в моем теле.

— Что за черт?

Я употребляю всю свою силу воли, чтобы не отдернуть руку.

— Что это такое? Жидкий огонь?

— Прививка от гриппа. Не шевелитесь. Уже почти все.

Он вытаскивает иглу.

— Готово. Вы знаете, что делать дальше.

Да, знаю. Ничего не делать в течение получаса, наблюдая, нет ли реакции. Пламя еще долго горит в моей руке после того, как доктор выбрасывает иглу в специальный контейнер.

— Правда, что это было?

— Прививка от гриппа, — повторяет он, будто упражняется в произношении этих слов. — Все обязаны ее сделать. Теперь можете идти.

Сейчас

Мое дыхание становится серией судорожных рывков. Веревка сжимает мне горло, давит в трахею. Удары сердца в груди заглушают все окружающие звуки.

— Где Лиза? — пытаюсь сказать я.

Веревка дергается, и мой рот открывается от удушья.

— Вопросы задаю я.

Акцент не американский и не британский, но, возможно, это ветер искажает мягкость гласных и четкость согласных.

Мои пальцы ощупывают веревку в поисках зазора, чтобы воспользоваться потерей бдительности того, кто держит веревку, так же, как он воспользовался моей. Я нахожу то, что мне нужно, сзади, обнаружив, что он накинул мне на шею веревку петлей, не потрудившись ее перекрутить, и это значит, что осталось достаточно места, чтобы просунуть под нее два пальца. Ударить головой ему в лицо — вариант неприемлемый, поскольку его рот как раз напротив моего уха.

Жесткое волокно стирает кожу на моих пальцах, когда я потихоньку просовываю их, прожигая на них борозды в дополнение к существующим узорам. От погоды нет никакой помощи: ветер швыряет мне пыль в глаза, прежде чем унести выступающие на них слезы.

— Почему ты жива?

— Есть еще живые люди на земле.

Он качает головой.

— Но не без достаточной причины. Ты-то что из себя представляешь? Что-то важное? Ты просто женщина.

— Я никто.

— Врешь.

Возможно, у напавшего есть оружие. Раз у него нашлась веревка, то вероятность, что есть и оружие, очень высока. Но оно есть и у меня — всунутый в шов кармана нож для чистки овощей. Один из нас должен быть быстрее, и в моем положении — с петлей на шее — нужно, чтобы это была я.

Я моргаю, пытаясь очистить глаза от песка. Возможно, мне только так кажется, но ветер уже как будто не такой яростный. Он словно выдохся, выбился из сил.

— Говори, — приказывает он.

— Пошел ты! Ублюдок.

Я резко поднимаю левую руку и бью локтем ему в живот. Он успевает отскочить, чтобы почти избежать удара, но это дает мне возможность сделать следующее: пользуясь тем, что незнакомец немного отпустил веревку, я прокручиваюсь вокруг, хватаюсь за нее и вырываю из его рук.

Слишком темно, чтобы видеть, как веревка обжигает ему кожу, но его приглушенный вскрик сообщает мне об этом.

— Сумасшедшая, — говорит он, восстановив равновесие.

Он тащит меня за руку назад, на крыльцо дома, из которого я только что вышла.

— Говори, но не очень громко.

— Где Лиза?

— Мертва.

Мое сердце летит вниз, словно сорвавшийся с тросов лифт. Не могу сдержаться, бью. Мой кулак ударяется во что-то в темноте. Судя по ощущениям, это может быть его лицо. Затем по моей щеке бьет чужая ладонь. В голове звенит, сквозь ставшую комом в горле жалость вырываются всхлипы.

— Ублюдок, она была всего лишь ребенком.

— Безмозглая девка, сама ушла в темноту. Ты бы могла воспитать ее получше.

— Она не моя, просто была со мной.

— Ладно, все равно она безмозглая девка. Теперь уже мертвая, тупая девка.

— Что ты сделал?

Он толкает меня к окну, показывает рукой.

— Видишь свет?

Свет, как и раньше, немигающий, постоянный.

— Вижу.

— Твоя пустоголовая подружка там. То, что от нее осталось.

— Я хочу увидеть ее.

— Не сейчас. Сначала ты ответишь на мои вопросы.

— У меня тоже есть вопросы.

— Нет. У тебя нет выбора.

Я все никак не могу определить, что у него за акцент. Какой-то европейский. Немецкий, австрийский, возможно, швейцарский. Я не различаю их, отчего мне чрезвычайно стыдно. Как плохо я знала мир, от которого теперь мало что осталось.

Лиза мертва. Теперь есть только я. Я и этот парень.

— Я — никто. Уборщица в фармацевтической фирме.

Он зло смеется.

— Уборщица. Хочешь, чтобы я поверил, что уборщица смогла так далеко забраться?

— Почему нет?

— Ты так же тупа, как и твоя подружка. Иди за мной.

Как будто я могу отказаться. Он обмотал веревкой мои руки, и я вынуждена следовать за ним назад по ступеням крыльца. Ветер утих. Дождя нет и в помине. Облачно, в такую ночь смерть подстерегает повсюду.