Книга Еще жива, страница 64 – Алекс Адамс

— Все будет хорошо.

— Неужели?

— Говорить правду?

Я киваю.

— Я не знаю. Я так не думаю. А если и будет, то это будет хорошо как-то по-другому. Мы слишком много утратили.

Между нами стена. Мне позарез нужна кувалда.

— Мне очень жаль, что так получилось с твоим братом, я видела его имя в списке.

Он склоняется ко мне ближе. Я хочу скользнуть ему в объятия. Как раз у него под подбородком идеальное для меня место, но я не решаюсь. Без приглашения точно нет. А может, и с ним.

— Я должен навестить своих родителей, если они еще живы.

— Они в городе?

— В Греции. Каждое лето они уезжают на родину и говорят о том, как великолепна Америка.

Он улыбается.

— А когда они здесь, только и делают, что говорят, как прекрасна Греция.

— И как же ты думаешь добраться до Греции?

— Туда все еще летают самолеты, если есть чем заплатить за билет.

— Чем же теперь платят?

— Кровью, медикаментами, едой. Все то, чего теперь не хватает.

Город гаснет. Ночь окутывает его тьмой.

Мы с Ником смотрим друга на друга сквозь темноту, между нами триста миллионов трупов. В другой жизни я могла бы его любить. В этой — я могу только потерять его.

Утром свет появляется вновь, но это нас не сильно радует, поскольку мы знаем, что это ненадолго. Электричество вскоре исчезнет навсегда, вопрос только в том, когда именно. Затаив дыхание, мы ждем.

Сейчас

У животных есть тайна.

Первыми улетают птицы. Тысячи их поднимаются в едином порыве с окрестных деревьев, образуя густое гигантское облако. Цыгане начинают о чем-то между собой перешептываться. Что-то происходит, но что именно, я не знаю. Массовый перелет — плохой признак, если только дело происходит не осенью.

Следующие — собаки. Эти долговязые цыганские псы роют землю, уши опущены, толстые языки свисают из открытых ртов.

Все они хранят какую-то тайну.

Тогда

Утром одного из дней приходят тысячи человек. Они устало ковыляют по размытому дождями асфальту мостовых. Среди них люди всех возрастов, обоих полов, и все они крайне измождены, грязны, с тусклым взглядом. Они взяли в это путешествие свои тела, но забыли прихватить души.

— Канадцы, — говорит Ник. — Мигрируют на юг.

— Как перелетные птицы, — добавляет Моррис.

Остальные собираются у нее за спиной. Из окон второго этажа мы наблюдаем за проплывающей мимо процессией нищих.

— Нужно бы накормить их.

Это говорит крупный парень по имени Трой. Он едва окончил среднюю школу. Сейчас таким, как он, некуда идти — университетов больше нет. Теперь его всему учит улица.

— Всех, что ли? — бросает Кэйси.

Он бывший член Национальной гвардии. [41] Длинный, тощий тип, который раньше торговал косметикой.

Трой скрещивает руки на груди, отчего становится более массивным.

— Они голодают.

Моррис берет на себя роль миротворца.

— Мы не сможем накормить их всех из имеющихся у нас запасов. Им придется самостоятельно искать себе пропитание. Пока еще можно найти пищу и убежище. Если они в этом остро нуждаются, то не пропадут. Мы не в состоянии обеспечить выживание всем. Все, что в наших силах, — это наблюдать и поддерживать порядок.

Спор сходит на нет. Мы знаем, что подразумевается под убежищем. Умерло так много народу, что образовался избыток всего, за исключением живых людей, свежей пищи и оптимизма.

— Мы проходим стадию естественного отбора, — ворчит кто-то.

— Нет, — возражаю я. — В том, что происходит, нет ничего естественного.

Моррис хлопает в ладоши, стараясь взять ситуацию под контроль до того, как мы из друзей превратимся во врагов.

— По местам! Давайте проверим, все ли в порядке. Не думаю, что у нас могут возникнуть проблемы. Канадцы слишком вымотаны. Но они также на грани отчаяния, а отчаявшиеся люди не всегда благоразумны.

Все начинают действовать. Несколько дней прошло с тех пор, как наш распорядок изменился.

Электричество появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, а вместе с ним и телевидение с его новостями. Все теперь не так, как раньше. Все по-новому. И это значит, что мы все еще живы.

Идет семья, тоже по дороге с севера. Ее члены вцепились друг в друга, будто только так могут сохранить слабеющие между ними связи. Их шагов не слышно, но они вежливо покашливают, давая мне знать о своем приближении. Я встаю с корточек и разминаю затекшие ноги, вытираю ладонью пену от колы с потрескавшихся в уголках губ.

Оба взрослых по краям поддерживают троих детей, идущих между ними. Они останавливаются на тротуаре, у них много вопросов.

— Мы никогда здесь не были, — говорит один из них. — Давно собирались, но так и не выбрались.

— А теперь мы здесь, — добавляет другой родитель. — И чем тут можно заняться?

Кроме ожидания смерти и борьбы за выживание? Конечно, я этого не говорю, потому что не хочу пугать детей. Но взрослые это знают, эта жестокая правда сквозит в их осанках.

— Пожалуй, немногим, — отвечаю я. — У нас есть хорошая библиотека и музей.

Я как экскурсовод, приглашающий посетить свой мертвый город.

— А еда здесь есть? И приличное место, чтобы остановиться?

— Мы бы туда направились, если бы вы подсказали, куда нам идти.

Я объясняю, в какую сторону им нужно двигаться, но они смотрят на меня непонимающе, потому что все такое привычное для меня поражает их своей новизной. Тогда я предлагаю пойти с ними и показать им все, что может представлять для них какой-то интерес. Прежде чем расстаться, они суют мне в руки бумажный конверт.

— Это все, что у нас есть, — говорят они мне. — Теперь от этого нет пользы. Но, возможно, когда-нибудь в будущем…

Билеты в Диснейленд, самое счастливое место на земле.

— Будьте осторожны! — говорю я им, прежде чем попрощаться.

Ник с кровожадным выражением на лице стоит в конце длинного полутемного коридора старой школы. В другом его конце я, на мне маска безразличия. Между нами дверь, ведущая в комнату, где пьют кофе. Мы направляемся к ней одновременно: Ник идет большим устрашающим шагом, а я — неспешно, как будто прогуливаясь.

— Я знаю, почему ты такой злой, — говорю я, когда мы встречаемся.