Книга Еще жива, страница 77 – Алекс Адамс

Вдруг Эсмеральда подается вперед, ее зерно разлетается во все стороны и под ударами копыт размалывается в муку. Она кричит, словно от боли. Я вскакиваю, пытаюсь ее успокоить.

Ирина склоняется, поднимает что-то с земли.

— Смотри.

На ладони у нее лежит камень, коричневый от запекшейся крови. Я вскидываю голову. Прикрывая ладонью глаза, я осматриваю склоны холмов в поисках признаков присутствия нашего врага.

Но ничего нет.

Мое хрупкое самообладание начинает давать трещины, пока я не отталкиваю своего внутреннего здравомыслящего советчика в сторону.

— Будь ты проклят! — ору я сквозь сложенные рупором ладони.

Смех эхом разносится среди холмов.

Мы спим по очереди, в точности так же, как мы это делали с Лизой. Но в отличие от несчастной девочки, Ирина педантично выполняет возложенные на нее обязанности. Днем мы идем и идем, пока однажды не меняется окружающий ландшафт. Теперь дорога накрыта густым лиственным пологом, который скрывает нас от солнца, погружая в прохладную тень. Жар моей кожи стремительно спадает. Я вздыхаю с облегчением. Даже Эсмеральда воспрянула духом. Чувство опасности подстегивает нас, заставляет идти быстрее, но в тени так хорошо, что хочется, чтобы она никогда не кончалась.

Прямо перед поворотом дороги глубоко в землю воткнут знак.

— Ламия, — читает Ирина. — Половина.

По карте я определяю, что она имеет в виду: мы на полпути к нашей цели. На полпути к Нику.

— Вы были здесь раньше?

— Да, на автобусе. Тут… — Она изображает процесс еды.

Так и есть, дальше по дороге мы подходим к придорожному ресторану, весь его фасад сделан из стекла, снаружи расставлены столики для пикников с зонтами от солнца, когда-то ярких и праздничных. Теперь их никто не заносит в помещение в непогоду, и вылинявшая, изорванная ткань хлопает на ветру. По обочинам стоят брошенные туристические автобусы в ожидании пассажиров, которые больше никогда не войдут в них и не заплатят за проезд. Их сиденья манят нас, предлагая соблазнительную возможность отдохнуть с удобством.

И мы принимаем приглашение. Тут сохранился запас питьевой воды, да и в туалетах чудесным образом вода по-прежнему выполняет свою функцию.

— Расскажи о нем, — просит меня Ирина, когда мы усаживаемся на плюшевые сиденья.

— О ком?

— О твоем муже.

— Ник мне не муж.

— Ну и ладно.

Я встаю, дважды проверяю, закрыта ли дверь, и радуюсь тому, что стекла тонированы и солнце едва проникает сюда. Эсмеральда перед нами, там, где для нее есть немного свободного места. Я глажу ее по спине, затем сажусь, давая отдых уставшим ногам.

— Рассказывать особенно нечего. Он уехал. Я отправилась за ним.

— Зачем?

— Потому что люблю его. Вы когда-нибудь раньше любили?

— Один раз. Наверное.

— Вы бы последовали за ним?

— Может, да. А может, нет. Его убили.

— Приношу свои соболезнования.

— Это было много лет назад.

— Все равно.

Мы недолго молчим. Потом она говорит:

— А что ты станешь делать, если он мертв?

Я думаю об этом, хотя такая возможность делает мою жизнь настолько мучительно пустой, что каждый вдох подобен ножевой ране.

— Оплакивать его вечно.

— Что здесь?

Я показываю на карте пространство за Ламией.

— Больше. — Она изображает деревья и горы. — Дальше вода.

Мы продолжаем путь. Интересно, где сейчас швейцарец?

— Как ты ее назовешь?

Смотрю на нее с удивлением.

— Я не знаю.

— У тебя еще есть время. В Греции детям не дают имени до…

Она перекрещивает себе лоб.

— Крещения?

— Да. До тех пор их зовут дитя.

Я пробую.

— Дитя.

— Он знает? Мужчина.

— О ребенке?

Она кивает.

— Нет.

— Что он станет делать?

— Я не знаю, — отвечаю честно, поскольку до сих пор эта мысль ни разу не приходила мне в голову.

— Не переживай.

Слишком поздно.

Мы проходим через небольшие городки. Теперь они призраки, мертвые и бессмысленные. Раньше они служили людям, но люди больше не поддерживают в них жизнь. Сейчас дома́ стали бесполезными лачугами. И даже деревья выглядят уставшими. Жара высасывает жизнь из этих краев. Мы останавливаемся, ищем пропитание, но скоропортящиеся продукты давно вышли из срока годности, превратившись в гниющую слякотную массу внутри упаковки. Иногда попадаются конфеты и печенье, и мы их жадно съедаем, а то, что съесть уже не в состоянии, прибавляем к нашим запасам.

Ветер доносит соленый привкус. Кроме него есть что-то еще, подобное резкой кислоте, как будто от новых медных монет. Я догадываюсь, что это. Я встречала этот запах раньше. Ирина тоже, но она ничего не говорит.

— Я чувствую запах крови.

— Да, — тихо произносит она.

— Мне очень жаль, что так получилось с вашей сестрой. Но она была не права, вам надо было остаться. Со мной вы не будете в безопасности.

— Мне нужна причина.

— Чего? — спрашиваю я.

— Существования.

Мы встречаем трех цыганок, они не смотрят нам в глаза, когда мы проходим по улице. Напряженность и бдительность и с их, и с нашей стороны. Их одежды, не сочетающиеся друг с другом, висят на телах женщин, словно бесформенные куски материи.

— Прошу прощения, — говорю я, когда мы оставляем их позади себя.

Одна из них, невысокая, останавливается, поворачивается и смотрит на меня из-под тяжелых век. Я протягиваю ей пригоршню конфет, и она берет их.

Они продолжают свой путь, мы тоже.

Ирина бросает на меня взгляд.

— Доброта ничего не стоит, — говорю я.

У берега океана стоит стул, на нем сидит пожилой мужчина. Подступающий прилив обхватил его лодыжки, но старика это не беспокоит. На коленях у него марионетка, с умным выражением личика и деревянным спокойствием. Они одновременно поворачивают к нам головы, как только наши шаги становятся слышны. Старик машет нам рукой, а потом снова устремляет свой взгляд на океан. Кукла продолжает смотреть на нас. Когда мы приближаемся к ним, я вижу, что кукла сделана не из дерева, а из живой плоти и кожи, похожей на бумагу. Затем она тоже отворачивается, и они продолжают свой совместный дозор.