Книга Мизерере, страница 110 – Жан-Кристоф Гранже

— Бедняга умер от боли. Ему прокололи барабанные перепонки.

— Орудие преступления?

— С этим непонятно. Анализ слухового органа не выявил ни следа чужеродных частиц. Да ты и сам все знаешь. К чему заставлять меня повторять?

Вместо ответа Маршелье продолжал стучать по клавиатуре. Даже смешно, что приходится сидеть в своем прежнем кабинете на стуле, предназначенном для свидетелей или обвиняемого. Он так и не понял, какова его роль.

— Так как же с первым убийством? — продолжал Маршелье. — Ты что-нибудь слышал об уликах?

Касдан рассказал об отпечатках обуви. О частицах дерева. Потом сам заговорил о втором убийстве. О Насере и его «тунисской улыбке». Увечья были нанесены не тем оружием, которым проткнули барабанные перепонки, а скорее всего, ножом, изготовленным в девятнадцатом веке. Он упомянул о цитате из «Мизерере». О глубинном смысле этой молитвы. О грехе и прощении.

Эти комментарии исходили от Волокина, но об этом он промолчал, чтобы не подставлять парня. В конце концов, у Воло еще все впереди.

— Как по-твоему, почему убили Гетца и Насера?

Сжавшись на стуле, Касдан сдержанно ответил:

— Чтобы заставить их молчать. Гетц собирался дать показания против Колонии. Наверняка он проговорился Насеру. Вам это прекрасно известно. Их обоих прослушивали!

— А что скажешь об убийстве отца Оливье?

Касдан объяснил логику, которой следовал убийца или убийцы. Молитва и увечья говорят о вине и отпущении грехов. Сказал он и о педофилии, в которой подозревали священника. О похищениях мальчиков из хора, к которым, возможно, были причастны Гетц и Манури…

— А почему ты молчишь о своем напарнике Седрике Волокине?

Касдан не удивился. Он сам познакомил русского с Верну и Пюиферра. Вполне понятно, что Маршелье прознал о его участии.

— Он из отдела по защите прав несовершеннолетних, — сдержанно пояснил армянин. — Его тоже заинтересовало расследование. Из-за похищенных ребятишек. Какое-то время мы работали вместе, но потом он все бросил. У парня проблемы с наркотой.

— Где он сейчас?

— Вернулся в реабилитационный центр в Уазе.

— Проверим. Что еще?

Касдан заговорил снова. О священном дереве. О повороте в расследовании, когда он узнал, что Гетц сам был палачом. Рассказал о показаниях Петера Хансена и от них прямо перешел к секте. Якобы от Хансена он и узнал о чилийской Колонии и о том, что теперь она перебралась во Францию. О трех генералах он предпочел умолчать. Упомянув Кондо-Мари, Лабрюйера и Пи, он бы сам намекнул на возможную связь между собой и убийством Пи — Форжера.

Маршелье продолжал стучать по клавишам. Время от времени он останавливался и всматривался в клавиатуру, словно искал там несуществующую букву. Касдан посматривал на настенные часы. Уже три.

Он подходил к концу. Поведал о своих последних находках. О секте и ее правилах. О ее статусе. О детях. И об убийстве бывшего колониста Режиса Мазуайе. О стычке с мальчишками в масках он ничего не сказал, чтобы не впутывать русского.

Он подытожил, обрисовав общий контекст преступлений. Религиозная секта, проводящая таинственные исследования человеческого голоса, особое значение придает детским хорам. Дети, воспитанные в боли и вере, превращены в убийц. Секта рискнула выйти из тени, зверски убивая людей, которые могли бы раскрыть цель ее изысканий. Маршелье оторвался от клавиатуры:

— Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку?

— Нет. Этими детьми командуют и руководят лидеры секты. Прежде всего, ее гуру Бруно Хартманн, сын Ханса Вернера Хартманна. На французской земле его никто никогда не видел. Однако он где-то здесь и сам дергает за веревочки.

Бросив печатать, Маршелье скрестил руки:

— Что, по-твоему, будет дальше?

— Возможно, они продолжат убирать свидетелей. Я уверен только в одном.

— В чем?

— Паника поднялась из-за какого-то события внутри секты. С этого все и началось.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам не знаю. Не исключено, что секта готовит теракт против «нечистых». Как японская секта «Аум Синрике» в девяносто пятом. Из-за этого Гетц решился заговорить.

— Бред какой-то.

Касдан склонился над письменным столом:

— А у тебя другие сведения?

— Нет, но…

— Что «но»? Этому пора положить конец. Черт побери! Так или иначе, но уродов надо остановить!

Полицейский поднял глаза. Впервые за все это время он не выглядел ни насмешливым, ни враждебным:

— Ты хоть понимаешь, что все это ни на чем не основано? У тебя нет ни намека на прямые доказательства.

— Есть отпечатки обуви. Ботинок времен Второй мировой войны. И частицы дерева. Особого вида акации со следами пыльцы из Чили.

— Это и яйца выеденного не стоит, если не удастся установить прямую связь между сектой и жертвами. Не сомневаюсь, что в этом отношении они соблюдали особую осторожность. Поверь мне, ни Гетц, ни Манури не посылали Хартманну мейлов.

Касдан стукнул по столу:

— Эти гады похищают и пытают детей! Они серийные убийцы! Их надо остановить. Нечего с такими миндальничать!

— Успокойся. Пусть даже нам многое удалось нарыть, сам знаешь, у нас связаны руки. На самом деле мы и приближаться к ним не имеем права. В «Асунсьоне» полно оружия. Если мы только попытаемся их атаковать, в лучшем случае добьемся коллективного самоубийства, как в секте Солнечного храма. А в худшем — настоящего сражения, как в Уэйко, с погибшими с обеих сторон.

— И что теперь?

Маршелье нажал на кнопку «печать».

— Подпиши протокол и спи спокойно, а мы продолжим расследование. У нас есть зацепка.

— Что за зацепка?

— Бабки. У них слишком много денег. Или они отмывают грязные деньги из Чили, или занимаются запрещенной торговлей. Финансовая инспекция напала на след их счетов в Швейцарии. Мы ждем разрешения от банков, чтобы их проверить. А также разрабатываем цепь их анонимных фирм, прикрывающих одна другую.

— На это уйдут месяцы.

— А может, и годы. Но тут ничего не поделаешь.

Маршелье вытащил распечатки и протянул их Касдану:

— Подпиши свои показания. Мы пометим их грифом «heroic fantasy». [38]

Касдан расписался, радуясь, что может наконец уйти, и испытывая раздражение от неповоротливости полицейской машины. Он напрасно пытался сглотнуть. Вспомнились восьмидесятые годы, когда его мучили обострения и от нейролептиков пересыхало во рту.

Он встал и кивком попрощался с Маршелье.